Или еще — «волшебную», «пад дуду і басэтлю», где христианский святой Георгий побеждает не какого-то там чужого змея, а местного «паганага цмока» из народных сказок:
...Ой, таму цмоку ў дзень па чалавеку,
А ў пятнiцу рана яму двух мала...
Як зачуў Госпад да ўсю праўду:
— А святы Юры, апранайся,
Апранай шаты, шаты дарагiя,
Надзявай боты да ўсё залатыя,
Да iдзi ў стайню, выбiрай каня...
— Ой, Госпадзi ж Божа, сам я баюся,
Ад паганага цмока не адбаранюся.
— А святы Юрай, чаго баяцца?
Сячы канём, вострым кап’ём...
Как-то святой Георгий в нашем варианте не слишком в себе уверен. Но зато совершенно понятно: обращение к Господу обязательно укрепит и поможет в борьбе со злом...
Очень хороши сравнения — там, где автор соблюдает меру в их развернутости и количестве. «Молчание затянулось, как варшавский сейм», — все, кто хоть немного знаком с историей Речи Посполитой, оценят остроумие этой фразы. «Приключения без опасности — как затирка без соли», — подбадривает себя «пищевым» сравнением не дурак поесть Прантиш. Униженный и опечаленный Лёдник «побрел... как черный аист с перебитым крылом». Мех на одежде старого шляхтича «моль побила, словно Михал Глинский — татар под Клецком». Оттопыренные губы судьи-крючкотвора «шевелились, как две бледные гусеницы». «Да здесь вся земля нашпигована шпиками, как окорок — чесноком», — признается воевода Сапега, и т. д.
Есть, конечно, в «Авантюрах Прантиша Вырвича» и недостатки — было бы даже странно, если бы такой большой труд был совершенно их лишен. Встречаются ненужные повторы (речь не идет о тех сюжетных повторах, которые автор делает в последующей книге цикла для читателя, который почему-либо не читал предыдущей). Попадаются излишне многословные сравнения и ассоциации, слишком далеко уводящие от поясняемого образа. И трудно представить, например, чтобы князь Агалинский, даже в сильном подпитии, мог распевать «жалостную» песню на «мужицкой мове» про «подлую» любовь пани с мужиком. (Хотя, почему бы и нет? Он не слишком знатен, натура у него широкая, и потому мог быть ближе к народу.) Автор делает это опять же из лучших побуждений — в очередной раз постараться извлечь из забвения наш замечательный фольклор. Если же в данном случае это только стилизация под него, то достаточно удачная. А вообще, приводить примеры недостатков больше и не хочется — настолько перекрывают их достоинства этого большого литературного труда.
В качестве итога хочется подтвердить уже высказанное мнение об оригинальности жанра «Прантишева» цикла Людмилы Рублевской.
Прежде всего, солидный исторический фундамент отличает его от историко-приключенческих романов других авторов. Вальтер Скотт, например, тоже с уважением относился к исторической основе своего приключенческого повествования, но исторический фон в его романах гораздо более абстрактен, размыт, а герои в своих диалогах не вдаются в детали современной им политики и в их идейный смысл. Еще в большей степени сказанное относится к Александру Дюма, который считается классиком жанра, — вспомним кипение страстей вокруг... всего-навсего «подвесок королевы»...
Широкий реалистический социальный срез — еще одна особенность цикла, в отличие от условно-романтической обстановки, в которой разворачивается действие, например, у Гюго или Жорж Санд.
Психологическая разработка образов точнее и серьезнее, чем это обычно свойственно легкому приключенческому жанру. Вспомним четырех мушкетеров, ставших уже классическими образцами, — и сравним с персонажами Л. Рублевской. Там каждый из них представляет собой определенный типаж — здесь каждый образ, даже второстепенный, наделен индивидуальными чертами. Более того, образы даны в развитии (характерная черта реализма). На протяжении всего повествования герои «не стоят на месте», меняются — как это бывает и с реальными людьми на протяжении всей их жизни. Достаточно сравнить героев «Прантишева» цикла с теми же персонажами Дюма, которые остаются неизменными (если не считать возраста) и «двадцать лет спустя», и потом еще «десять лет спустя». У Людмилы Рублевской бесшабашный школяр начала цикла «дорастает» до умудренного жизнью человека, настоящего мужчины и убежденного (не стихийного) патриота.
О многом другом уже говорилось ранее, и повторяться не стоит. Не обо всем и можно сказать в рамках журнального очерка.
Согласитесь: все вышесказанное отличает цикл романов Л. Рублевской от привычного нам приключенческого жанра. Оно и дает право назвать этот жанр «рублевским».