Интригуют, враждуют, мирятся и снова враждуют между собой реальные исторические личности: Радзивиллы, Сапеги, российская императрица Екатерина II, фаворит Григорий Орлов, циничный и изворотливый дипломат Репнин и другие. В персонаже князя Михала Богинского, сибарита и «любимца муз», легко узнается великий гетман литовский Михал Казимир Огинский: он и на флейте отлично играет, и для арфы педаль изобрел, и прекрасные картины пишет — прямые авторские подсказки...
Даже неодушевленные «персонажи» — чудеса техники XVIII века — не являются плодом разыгравшегося воображения автора. Красочно описанная «железная черепаха», шагающая и стреляющая (современному читателю она покажется неким «гибридом» танка с НЛО) «заимствована» у Леонардо да Винчи. Подводная лодка-душегубка, из которой герои выходят, как Иона из чрева кита, «вызвана к жизни» ученым немцем по чертежам российского самородка Ефима Никонова.
С новейшей (для того времени) техникой соревнуются за души людей и старинные реликвии: «рамфея святого Маврикия» (она известна еще как копье Лонгина), шлем Альбукасиса, корона святого Альфреда. Вокруг них, неодушевленных, кипят нешуточные живые страсти — для этого они и понадобились автору. И роль свою сыграли прекрасно. А сам автор ненавязчиво дает понять: не от них, реальных или мистических, зависит наша жизнь, а от нас самих — ума, чести, совести, силы воли, труда, любви...
Историзм и художественный вымысел в романах Л. Рублевской отлично уживаются друг с другом. Сложные и опасные, даже диковинные ситуации, в которые попадают герои за каждым поворотом сюжета, не выглядят надуманными именно потому, что тесно увязаны с реальными историческими событиями на землях Речи Посполитой. Если страна представляла собой такой бурлящий котел, то в ней все возможно — примерно так может рассуждать читатель, и будет прав.
Приключения в романном цикле Л. Рублевской — это как причудливые узоры, вышитые на полотне. А само полотно — реальная жизнь. Множество ярко выписанных эпизодов, на первый взгляд разноплановых, на удивление плотно, как художественные мазки, соединяются в широкую панораму разных социальных слоев той эпохи. Многоцветным калейдоскопом проходят перед нами магнаты, «посконные» шляхтичи, горожане, мужики, иезуиты, ученые мужи, солдаты, студенты, «лесные братья», лихие наемники, заезжие аферисты и шпионы, крепостные актеры, «либертены», получающие омерзительное удовольствие от собственной жестокости... Похоже, автор не забыл никого, чтобы социальная картина эпохи получилась как можно более полной и реалистичной — главным образом, на наших родных землях, но не только. Во Франции наши герои сталкиваются не с благородными мушкетерами, а с порочными аристократами: они глумятся над простым народом и, напуганные «до визга» грядущей революцией, способны на чудовищные деяния... В Англии наши герои сразу оказываются обворованными — как выясняется, «хорошо» грабят и убивают и в этой «цивилизованной» стране, изображающей из себя безупречный пример для всего мира... Необычное явление представлял собой «бойцовский клуб», где можно было наблюдать схватку лорда с уголовником — этакая «демократия» от пресыщенности жизнью и поиска острых ощущений любой ценой...
Но, как говорится, бог с ними — с теми Англией и Францией. Нам бы со своей страной разобраться.
Бесконечные кровавые интриги магнатов в борьбе за власть — самая, пожалуй, характерная черта той эпохи. «Знаешь, какие страсти бушевали, когда польский трон делили? Август [саксонский] на него сел не только потому, что россияне поддержали да партия Чарторыйских, но и потому, что остальные не могли друг друга одолеть и решили: пусть ни вашим, ни нашим». Эти политические игрища, в которые поневоле оказывается втянутой вся несчастная страна, — порождают и все прочие беды. Известное дело: паны дерутся, а у мужиков чубы трещат.
Честно представил автор на наш суд порочные нравы и образ жизни этой касты «небожителей», а мог ведь возникнуть соблазн впасть в умиленное приукрашивание «родной» аристократии — хотя бы «назло» многолетней традиции изображать нас, белорусов, исключительно нацией мужиков. Так, поначалу и юный шляхтич Прантиш, воспитанный на «рыцарских идеалах» шляхетства, пропитан «по самую макушку» кастовыми предрассудками... Но автору истина дороже. Не идеализирует Л. Рублевская знаменитый «сарматский» принцип «равенства» в шляхетском сословии, не зависевший якобы от титула, состояния и должности. «Известно, шляхтич к шляхтичу должен обращаться «пан-брат», как к равному, независимо — магнат ты или «посконный», у которого ни одного холопа не имеется. Но в действительности шитый золотом кунтуш облезлому соболю не ровня. С братьями Володковичами, что с Радзивиллами водятся, столкнешься не в добрый час... сто и одна плеть обеспечены. Ни за понюшку табаку — так, для форсу».