Ясень понял, что допустил ошибку. Не следовало так легко отмахиваться от Горелого. Все-таки он долго работал на Подстанции, теперь пошел на второй круг. Вполне возможно, что Бизон и Бандера с ним дружили. Или уважали.
Виктор кашлянул.
– Тем не менее, что вы скажете о Карбиде?
– Скажем, что стукачами никогда не были, – отозвался Бизон.
– Тогда что вы вкладывали в понятие «вести себя хорошо»? – холодно осведомился Ясень.
Бандера хмыкнул:
– Уел.
Бизон вздохнул:
– О чем говорить?
– Подробный отчет не нужен. Хочу услышать ваши впечатления. Ощущения. Хочу понять, какой он?
Приятели опять, в какой уже раз, переглянулись.
– Говорить правду или как?
– Правду. И можно на «ты». Я понял, здесь так принято?
– В неофициальной обстановке, – подтвердил Бандера.
– А когда на Подстанции последний раз была официальная обстановка?
– Когда проверка.
– Ясно… – «Проклятое слово! Надо отвыкать!» – В таком случае, хочу услышать правду.
– А правда такая, – серьезно ответил Бизон. – Карбид тебя обломает, Ясень.
На этот раз Виктор не среагировал на противную кличку. Слишком уж неожиданно прозвучало заявление невысокого парня с наглыми синими глазами. Слишком уж прямой оказалась правда. И слишком уверенным показался Бизон.
– Что значит обломает?
– Заставит работать как положено.
– Не на себя, не на Царство, а как положено, – добавил Бандера.
Приятели внимательно смотрели на Виктора, терпеливо ожидая его реакции.
– Вы… – Ясень почувствовал, что не сумеет сдержать ярость. – Вы…
Однако излить гнев не успел. Помещение наполнилось воем сирены, а на стене замелькала оранжевым лампа. Кочегары вскочили на ноги и синхронно натянули на головы бейсболки.
– Что происходит?
– Бегите в дежурку, господин старший помощник. Тревога у нас!
Даже если бы он мог, даже если бы рот не был накрепко сдавлен скотчем, Скотт все равно ничего не сумел бы сказать. И промычать не сумел бы. И простонать.
Пандора не обманула: его сдавило тисками и разорвало на куски. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже вздохнуть, и его мутило от непрерывного движения вверх-вниз. Он страдал не больше десяти секунд – целую вечность.
И еще он видел.
Скотт наблюдал, как тусклый, льющийся со всех сторон свет превращается в нестерпимую вспышку, перерождаясь во тьму. Скотт видел тьму, умирающую под тяжестью самой себя, дабы обратиться нестерпимо яркой, озаряющей всю Вселенную вспышкой света. Скотт замерзал и плавился от зноя, горел и наслаждался жаром, впитывал чужой свет и отдавал свою тьму.
Но что слова? Они не способны передать то, что видел и чувствовал Скотт. Что испытывает мрамор, от которого отсекают лишнее и тут же добавляют новое? Холст, который распустили и сплетают заново? Какое слово способно передать ощущение чужого прикосновения к самому твоему «Я»? Скотт чувствовал себя обнаженным, униженным, изнасилованным и восставшим. Он потерял свет и тьму, превратился в Ничто, а потом обрел свет и тьму. В их бесконечной погоне друг за другом. Скотт прикоснулся к Вселенной, оставшись в запертом ящике. Он не переродился, но прошел все круги. Стал другим, оставшись собой.
Он познал, что значит «резчик».
А потом открыл глаза.
Несмотря на обещание Пандоры, совсем без крови не обошлось.
Оба: и Скотт, и донор, – без сил обмякли на стульях, и только липкие путы не позволяли им сползти на пол. Гарри глухо стонал, красная струйка, вытекающая из прокушенной губы, пачкала дорогую сорочку. Волосы на висках стали совсем седыми, а вот морщины на лице – разгладились. Исчезли, словно именно в них отражалась внутренняя война, которую всю жизнь вел с самим собой Скотт. Словно именно в них таились его страхи.
– Омоложение прилагается, – криво усмехнулась Пандора, вытирая со лба пот.
Донор выглядел гораздо хуже Гарри. Впрочем, на то он и донор. Кровь текла из ушей, глаз и носа. Лицо оплыло, черты потеряли резкость, а с уголка рта выбегала слюна. Когда же донор открыл глаза, в них не появилось ничего. Отсутствующий взгляд? Пустой? Безжизненный? Все вместе. Взгляд был, но его не было. Открытые глаза, и все.
Без «искры».
Человека, что сидел напротив Скотта, больше нельзя было назвать человеком.
Пандора взяла в руки ножницы и подошла к Скотту.
– Гарри, ты меня слышишь?
Бессмысленность взгляда Скотта была иного, нежели у донора, рода. Гарри оглушен, подавлен, ошарашен, ему нужно прийти в себя.
И как можно быстрее.