Нудно шелестела сухая осока, будто серп о серп скрежетала камышовая листва, по небу ветер гнал взлохмаченные тучи. За ними то прятался, то выглядывал тоненький, холодный молодой месяц и заливал болото синеватым светом. Вытягивались длинные тени от кустов, поблескивали тонким темным ледком лужи и канава.
По скованной первым морозцем дороге гулко зацокали копыта. Из лесу выползла длинная колонна всадников. Месяц освещал тускло поблескивающие вороненые стволы карабинов, отполированные стремена, начищенные шпоры. Уланы ехали медленно и осторожно. Как только первые лошади ступили на жердяной настил, из ракитника сверкнуло пламя, тишина разорвалась, будто кто-то большой и сильный резко рванул настывшую огромную простыню. Кони бросились вперед, задние отскочили в сторону, поднялись на дыбы, чтобы перепрыгнуть канаву, и, проламывая топкий ледок, со всего маху летели в густую холодную жижу. Передние проваливались между жердинами на мостике, бились мордами, силясь подняться. Жолнеры хватались за карабины, но залп с тыла, словно ужасный смерч, погнал лошадей к канаве, и они с разгона влетели в ледяное болото. Неожиданно с фронта ударил взвод Максима Уса.
Жуткий нечеловеческий рев, стоны и крики, казалось, долетают до неба. А молодой месяц выплывал из-за косматых туч и удивленно смотрел, как бьются и умирают на земле люди.
В гнилой канаве захлебывались и храпели лошади. Кто-то пытался выползти из трясины, обламывая сухие стебли камыша. Беспорядочно палили уланы и рудобельцы.
Когда все утихло, партизаны перебросили через канаву снятые с моста длинные жерди; балансируя на них, наклонялись, срезали ремни и вытаскивали из болота скользкие карабины. От мороза они сверкали, как покрытые тонким стеклом.
У самого берега, по грудь в трясине, лежал Казик Ермолицкий. Руки примерзли к рыжей осоке, воротник новенького мундира был залит кровью.
После боя у канавы партизаны воспряли духом. А тут еще из-под Копаткевич пробивался к своим эскадрон красных конников и завернул в Рудобелку.
— Наши пришли! Наши пришли! — мчась по улице, кричали дети.
— Шапки с пиками, и на седлах все! Ей-же-бог, во-о-от с такими пиками. — И пацаны поднимали над головами пальцы.
Бабы, старые и малые высыпали на улицу. Молодухи на загнетках жарили яичницы с большими шкварками и радовались, что снова пришли свои и не пустят теперь сюда панский сброд.
Командир эскадрона, невысокий, с рябоватым лицом хлопец, сидел в ревкоме, рассказывал, как они пробивались по вражьим тылам, и диву давался, что здесь нет белополяков.
— Как только сунутся сюда, мы их сразу в православную веру обратим, — похохатывал Максим Ус. — Крещение в болоте им уже устроили.
— А теперь самый раз по Поречью ударить, — предложил Андрей Путято. — Мне там каждая стежка знакома. Наши отряды зайдут с тыла, а красная конница — с фронта.
— Подмогнем, — согласился командир эскадрона.
За ночь старый Кашпар через реку с ледяными закраинами у берегов перевез отряд Андрея Путято на правый берег. Партизаны исчезали в прибрежных зарослях, ельниками и рощами пробирались в лес, подступавший к самому Поречью. Обошли деревню и залегли. Было пасмурно и тихо вокруг. Ветер гнал колючий промерзший песок, свинцом бил в лицо, засыпал глаза. Притихшая деревня стояла на пригорке, над соломенными крышами торчала беленькая аккуратная церковная колокольня. Сквозь оголившиеся присады виднелась жестяная кровля поповского дома. Партизаны знали, что там квартируют офицеры, а солдаты заняли школу и живут по хатам. Надобно их выкурить из села, да так, чтобы своих людей не задеть.
Андрей Путято рассчитал, что на рассвете красная конница проскочит мост и подойдет к Поречью. Он прислушался.
— Дядька Терешка, послушай и ты, не иначе — они.
Старик сдвинул на одно ухо заячий треух и прильнул к борозде.
— Эге ж, Андрейка, слыхать.
— Отряд, пли! — скомандовал Путято.
Грохнул и прокатился залп. То в одном, то в другом конце села отвечали выстрелами. Наверное, очухались часовые. До партизан долетали крики, слова команды, вопли раненых. И вдруг на дальнем конце села послышалось протяжное многоголосое «ура!». На пригорке появилась конница, засверкали шашки, захрапели кони. Развевались на ветру крылья островерхих шлемов. Жолнеры выскакивали в расстегнутых мундирах, без шапок, в одних носках; ошалевшие, перепрыгивали через заборы, прятались в хлевах и за амбарами. Некоторые на неоседланных лошадях рванулись по узкой улице на кладбище в молодой сосняк. У церкви заговорил пулемет и свинцовым шлагбаумом перекрыл дорогу на улицу села.