По снегу, перемешанному с песком, заскрипели сани — Мулявка остановился неподалеку от вокзала.
— Сколько всего здесь? — поинтересовался Соловей.
— В самый раз. Четыреста пар получили.
В метельном декабре 1919 года через Невель и Себеж батальон Соловья пробирался по вражеским тылам. Белолатыши занимали Двинск, Краславу и Освею. Они стремились расширить фронт на северо-восток до речки Синей.
Остановить их, отбросить назад и соединиться с основными силами полка должен был интернациональный батальон Александра Соловья.
Красноармейцы шагали против ветра. Вьюга завывала и секла колючим снегом, слепила глаза, толкала в грудь. А бойцы, похожие на снежные столбы, двигались навстречу ветру и врагу. В снежной круговерти ничего не было видно: куда ни глянешь — кружится белый смерч, ломает хрупкие камышины. Батальон вышел к озеру. Зима заковала его толстым слоем льда и завалила глубоким снегом.
Остановились в небольшой приозерной деревеньке. На изгороди зимовали старые дырявые невода, возле сараев и амбаров лежали перевернутые челны и лодки. По всему было ясно, что здесь живут рыбаки. Сельчане сдержанно и настороженно глядели на солдат.
— Лихо его разберет, где свои, где чужие, — заговорил дед с позеленевшей от самосада бородой. — Тут латыши и там латыши. Колотят друг друга. А за что, кабы спросить, и сами не ведают.
— Не, дед, — возражал комиссар Ясюнас. — Знаем, за что. Мы за латышский народ воюем, за его свободу, а те — за панскую власть, за то, чтобы нас снова запрячь в ярмо да и погонять еще.
Вечером комиссар натянул на себя домотканую свитку, обул лапти с суконками, подпоясался веревкой, заткнул за пояс топорик для виду, будто отдушины прорубать на озере, и подался на ту сторону. Он вырос в Латгалии, знал эти места, умел хорошо разговаривать по-латышски и по-белорусски, потому и попросился в разводку.
Соловей до рассвета ждал своего комиссара. Боязно было за Ясюнаса и тревожно от немой неизвестности. А заваруха мела уже вторые сутки. Страшно даже высунуться из теплой хаты. И все же командир поднял батальон и повел на ту сторону озера.
Не достигли и середины, как ветер донес шорохи, гул и обрывки выкриков, похожих не то на ругань, не то на команду. Батальон Соловья длинной цепью залег в мягком снегу, забивавшемся за воротник, в рукава, в ботинки. Снег таял под одеждой и холодными струйками полз по телу. И все-таки за сугробами лежать было уютней, чем на открытом месте.
В замети уже отчетливо можно было расслышать голоса и ощутить какую-то неуловимую суетню. Что-то приближалось, хоть в снежном шквале нельзя было увидеть ни зги. Надо было притаиться, замереть, чтобы не услышал враг.
Как только в поредевшей пелене метели появились еле различимые фигуры белолатышских солдат, прямо в лоб им сверкнула молния плотного ружейного огня. Убитые падали в снег, будто проваливались в бездну, живые рванулись назад, увязая в высоких сугробах и суметах.
Батальон с криком «ура» бросился следом. Эхо стрельбы с озера докатилось до Освеи. Остатки белого гарнизона, бросая все, отступали на Краславку.
Измученные красноармейцы остановились в небольшом имении. Надо было отдохнуть и осмотреться, чтобы не очутиться в западне. Неприятель откатился за перелески и кустарниковые рощи. Взводные расставляли боевое охранение, разводили посты.
К бойцам подошел высокий худой мужчина в лохмотьях, разбитых лаптях. Он глядел чистыми, по-детски наивными глазами. Стащил с лысой головы шапку, начал что-то мычать, показывать рукой, по-католически креститься всей ладонью и куда-то звать. Немой был настойчивым. Он ухватил взводного за рукав и потащил к костелу. За ними пошли несколько красноармейцев. Легкий беленький костел стоял на пригорке, вокруг него росли старые липы. У костельной стены бойцы наткнулись на ужасную картину. На снегу стоял голый, будто стеклянный, человек. На спине глубокой раной запеклась и заледенела пятиконечная звезда. Один глаз был выбит и вытек, на месте его запекся кровавый комок, второй мутно глядел с глубокой тоской и упреком.