И все же быть мусульманином в Советском Союзе нелегко, хотя в автономных республиках, где большая часть населения исповедовала ислам, религиозная практика не была уничтожена. Очень скоро Нуреевы выбрали себе другого пророка: Сталин, а не Магомет. Более того, глава семьи решил вступить в партию. Он сделал этот выбор не по принуждению, а скорее по убеждению, хотя и не без примеси расчета. В коммунизме Хамит видел способ выбраться из бедности — вот почему он сознательно стремился влиться в ряды тех, кто строит новое общество. Большевистская доктрина, основанная на диктатуре пролетариата, не была для него чуждой.
К моменту рождения Рудольфа и речи не было о том, чтобы в семье соблюдали религиозные традиции, поэтому сложно измерить то влияние, которое оказала на него мусульманская культура. Тем не менее будет ошибочным утверждать, что он воспитывался вне ее. В мусульманской семье сын занимает главное место, и для Хамита очень важно было иметь наследника. До такой степени, что при рождении Лилии, второй дочери, Фарида пишет письмо мужу (он служил в отдаленном гарнизоне), в котором объявляет о рождении… сына. «Мама солгала, желая сделать отца счастливым, — поясняет потом Нуреев. — Она мне рассказывала, что, приехав домой, отец лишился дара речи, был совершенно подавлен, обнаружив обман»{7}. Вот почему Хамит был так рад рождению Рудольфа. И разумеется, он возлагал на него, единственного сына, надежду, что тот станем гарантом чести семьи, ее защитником, продолжателем ее традиций.
Как мусульманин (хотя и отказавшийся от веры), Хамит полагал, что сын должен пользоваться в семье определенными привилегиями. Например, мальчику зазорно было заниматься домашними делами. Старшие сестры Рудика, даже когда он подрос, всегда обслуживали его за столом, и это воспринималось как должное. Думаю, Хамит был бы не против, чтобы сын стал военным. Но Рудольф избрал для себя другую стезю. Он пошел наперекор воле отца, и ему требовалась безумная дерзость, чтобы отстоять свое право заниматься танцами.
Нуреев ненавидел говорить о своем детстве, поскольку первые пятнадцать лет его жизни были отмечены крайней бедностью.
В июне сорок первого, когда Рудику было три года, семья опять пересекла страну, но теперь уже в другом направлении: с востока на запад. На Советский Союз было совершено вероломное нападение, Хамит ушел на фронт, а Фарида с детьми поехала в Башкирию. Вот когда наступил настоящий кошмар! Несчастной женщине приходилось думать о том, как прокормить четверых детей.
Сначала их приютила семья православных крестьян. Как я понимаю, это были старообрядцы — чем еще объяснить столь явную приверженность вере в стране воинствующего атеизма? Рудик с удовольствием присоединялся к долгим молитвам по одной весьма привлекательной для него причине: когда молитвы заканчивались, он получал картофелину или ложку творога. Это сердило Фариду, но мальчиком руководил инстинкт выживания; пусть бессознательно, но он уже понял, что исполнять пожелания других можно и в своих интересах.
Затем они поселились в центре Уфы, но и там условия были не лучше. В одной комнате с Нуреевыми ютились еще три семьи. В доме не было ни электричества, ни водопровода. Для отопления и приготовления пищи служила маленькая печь.
Рудик спал в одной кровати со своими сестрами. Его часто можно было видеть плачущим. По вечерам он засыпал голодным, и мать, приходившая поздно, будила его, чтобы накормить.
Чтобы раздобыть еду, Фарида совершала многокилометровые походы: иногда подрабатывала, иногда выменивала на картошку и молоко кое‑что из вещей. Однажды зимой она увидела в темноте горящие глаза. Это были волки — спасаясь от голода, они подходили близко к жилью. Дрожа от страха, Фарида разожгла огонь, чтобы отогнать хищников. «Мужества ей не занимать», — выдал единственный комментарий по этому поводу подросший Рудольф{8}.
А вот другой пример из жизни семьи. Бедность была такой, что дети собирали на помойках бумагу и бутылки, чтобы потом сдать в пункты приема. Летом маленький Рудик продавал на рынке воду.