Эти вопросы передавали лектору на листочках по большей части сразу после лекции, но иногда и заранее. Они касались не только темы определенной лекции, но и самых различных областей жизни. Рудольф Штайнер записки заранее не просматривал и даже не упорядочивал, а зачитывал одну за другой и давал ответы. При такой безусловной импровизации нельзя было не восхищаться универсальностью этого уникального ума, широтой его жизненного опыта, глубиной его образования. Но, как я уже упоминал ранее, еще сильнее было впечатление от его искренней человечности, пронизывавшей каждое его слово. Так, я вспоминаю однажды заданный ему вопрос, вызвавший определенное оживление у части публики, главным образом, пожалуй, у молодых людей. Он прозвучал так: «Как надлежит поступать в случае несчастной любви?» Меня самого вопрос насторожил, и я про себя подумал: ну что на это можно ответить; тем более, если вопрос столь неконкретный и к тому же задан публично? Я бы нисколько не удивился, если бы лектор пренебрег этим вопросом. К моему большому удивлению и, наверное, к удивлению многих, он принялся отвечать на него довольно обстоятельно, тактично и доброжелательно. Складывалось впечатление, будто он ясно видит перед собой того несчастного человека, который обратился с таким вопросом. И будто он знает, что здесь речь идет не о пустяке, не о зашедшей в тупик юношеской мечтательности, а о серьезнейшем жизненном кризисе. И вот он отвечал так, что казалось, каждое слово было предназначено утешить, исцелить, приободрить и, может быть, пробудить надежду. Помимо прочего он сказал, что заранее нельзя знать, найдет ли твое чувство отклик в глубине другой души. Прежде всего при переживаниях такого рода, имеющих для человека решающее значение, не следует замыкаться в пределах одной человеческой жизни — нужно принимать во внимание и те чудесные нити, которые протягиваются от одной жизни к другой, увязывая в единую последовательность происходящие в них события. Многое из того, что сегодня кажется утраченным и несостоявшимся, нередко может еще самым удивительным образом достичь полного развития и принести плоды. И вообще, любое истинное человеческое чувство остается в вечности.
Я не могу точно воспроизвести все сказанное Рудольфом Штайнером в ответ на этот вопрос, который, вполне возможно, был чьим — то воплем отчаяния. Но отчетливо помню, что смеявшиеся вскоре умолкли и все внимали оратору, затаив дыхание.
Рудольф Штайнер всегда уделял большое внимание не только содержанию вопросов, но и их подоплеке. В этом убеждает нас другой случай. Какой — то юнец, по всей видимости студент первого года обучения, обратился к нему с вопросом, который задал дерзким, наглым тоном. Рудольф Штайнер серьезно посмотрел ему в глаза, а затем произнес, отчеканивая каждое слово: «Вам нужно вначале научиться скромности». Затем он отвернулся, больше не обращая внимания на юнца. В этой жесткости, проявлявшейся в редких случаях, отчетливо, как мне думается, проступила человечность Рудольфа Штайнера. Но здесь мы ее увидели как бы с другой стороны. Он был целиком и полностью ответствен перед духом, имел перед ним определенные обязанности. А потому ему приходилось указывать любопытству, жажде сенсаций, дерзости на их границы. Но, как уже говорилось, необходимость в этом возникала лишь в редких случаях. Ибо существо Рудольфа Штайнера оказывало такое воздействие, что злые духи, притаившиеся за этими тремя дурными чертами характера, умолкали в его присутствии сами собой.
Однажды мне рассказали о необычном случае, свидетелем которого мне быть не довелось. Рассказ этот вызвал у меня доверие. И тогда, похоже, Рудольф Штайнер сознательно пошел на то, чтобы удовлетворить чье — то любопытство, жажду сенсации.
Как — то среди слушателей оказалась группа студентов, которые к тому времени посетили немало лекций Рудольфа Штайнера и также присутствовали при его удивительных ответах на вопросы. Уверенность, с которой он отвечал на самые разнообразные вопросы, произвела на них сильнейшее впечатление, и этот непостижимый для них феномен даже вызвал у них раздражение. И тогда они приняли дерзкое, вызывающее решение — устроить этому странному оратору какой — нибудь подвох. Среди них было несколько начинающих естествоиспытателей, преимущественно ботаников. Они где — то откопали уже изрядно пожелтевшую потрепанную книгу, посвященную флоре Южной Америки, и наугад выписали из нее названия нескольких им совершенно незнакомых южноамериканских растений. Когда Рудольф Штайнер пришел на ближайшую вечернюю лекцию, его уже ждал листочек с вопросом: «Что может сказать тайноведение о следующих растениях?» И ниже приводились фантастические для большинства людей названия: n. x. Реruviana и n. y. Вгаsil. Студенты уселись рядом друг с другом. Лекцию они слушали вполуха, поскольку уже предвкушали смущение, которое неминуемо испытает Рудольф Штайнер, когда возьмет в руки тот листок. И вот столь напряженно ожидаемый момент настал. Своим низким звучным голосом Рудольф Штайнер произнес. «Что может сказать тайноведение…» На мгновение он остановился. Напряжение студентов достигло максимальной точки. А затем он сказал примерно следующее: «Да, вопрос необычный, ибо названные здесь растения большинству из многоуважаемых присутствующих, скорее всего, совершенно незнакомы». Он сделал паузу. Студенты торжествующе переглянулись. «Поэтому, — продолжил он, — будет лучше, если я прежде опишу внешний вид этих растений, пусть даже в общих чертах». И он начал описывать их так подробно, будто стоял перед каждым из этих растений, поглаживал рукой их листья, вдыхал аромат цветов. У студентов пробежал холодок по спине. Они не решались смотреть друг на друга, сидели, чуть дыша, и внимали тому, что разворачивалось перед ними. И вот, наконец, Рудольф Штайнер сказал, что вообще — то его спрашивают не о том, к какому виду относятся эти растения и как они выглядят, а о том, что может сказать о них духоведение. И тут он на нескольких примерах пояснил, что корни такого — то из этих растений можно было бы использовать в качестве целебного средства для лечения таких — то болезней, цветы другого растения пригодны для лечения того — то и того — то. И он снова говорил вполне конкретно. Студенты в течение этих десяти минут совсем забыли о своем первоначальном намерении и внимательно слушали, пораженные. Когда они возвращались домой, размышляя обо всем случившемся, им стало ужасно стыдно. Этот стыд породил в некоторых из них внутреннюю моральную и духовную потребность в серьезном, глубоком изучении антропософской духовной науки и в развитии собственной активной деятельности на этом поприще.
Возвращаясь мысленно к этому событию, я снова и снова спрашивал себя: может быть, Рудольф Штайнер тогда сознательно пошел на удовлетворение любопытства, жажды сенсации или чего — то в этом роде, дав столь серьезный ответ на вопрос, заданный из озорства и желания подшутить? А разве последствия этого столь плачевно закончившегося «подвоха» не заставляют скорее предположить, что в подоплеке данного вопроса он увидел такие возможности дальнейшего развития происходившего, которые сами эти развязные молодые люди меньше всего предполагали?
В более поздние годы, особенно после Первой мировой войны с ее катастрофическими последствиями, ответы на отдельные вопросы после лекций стерлись из памяти. Я не отваживаюсь интерпретировать мотивы, которыми тогда руководствовался Рудольф Штайнер. Но мне думается, он придерживался такого мнения: благодаря уже опубликованным трудам, да и благодаря всей деятельности антропософского духовного движения людям предоставлен в пользование достаточно эффективный инструмент; и было бы уместно и полезно, если бы они, проявляя собственную активность, сами стали искать ответы.
Ответы на жизненные вопросы
Человечность, которая, без всяких сомнений, была присуща Рудольфу Штайнеру, ощущалась еще непосредственнее, еще интимнее, чем на публичных лекциях, во время личных бесед с ним. Вполне понятно, что беседы с такой исключительной личностью не сводились к чему — то вроде умных разговоров или задаванию вопросов в стиле обычных интервью. Обсуждались важные и порой даже решающие вопросы собственной внутренней жизни, духовного пути. А потому подобные беседы приобретали судьбоносный характер.