Непосредственная встреча с Рудольфом Штайнером несла в себе нечто раскрепощающее, призывающее и одновременно успокаивающее, проникая до самых глубин твоего существа. Не исключено, что в том или ином случае она поначалу вызывала некое потрясение, которое впоследствии приносило свои плоды.
Так, однажды к Рудольфу Штайнеру пришел маститый чешский журналист. Он подготовил несколько наболевших для него вопросов. Но стоило только ему сесть напротив Рудольфа Штайнера, как все, о чем он намеревался спросить, показалось ему вдруг маловажным. Он смог лишь воскликнуть: «Господин доктор, вы это знаете… Мне нечего вам сказать!» А затем произошло такое, чего он не испытывал уже много десятилетий: слезы прервали его слова…
О моих собственных беседах с Рудольфом Штайнером у меня сохранилось впечатление как о лишенном всякой неискренности, почти веселом перебрасывании вопросами и ответами. Никогда раньше и впоследствии мне не доводилось знать никого, кто вплоть до самой мельчайшей частички своего существа был бы столь внимателен к тому, что ему хотели сказать. Известно такое выражение: «Он обратился в слух». Рудольф Штайнер олицетворял эти слова со всей своей прекрасной человеческой серьезностью. То, с какой доброжелательностью, с каким глубоким уважением он внимал собеседнику, рождало высшую степень доверия и уверенности в самом себе.
Позже мне довелось услышать от одного человека, который был знаком с великим русским — Львом Толстым, следующее: «Стоило где — нибудь появиться Толстому, как он самым загадочным образом заполнял выражением своих глаз все помещение; никто бы не осмелился в присутствии этих глаз говорить неправду». Нечто подобное я могу сказать и о Рудольфе Штайнере. Только я немного изменил бы вышеприведенное высказывание: никто не испытывал искушения солгать в его присутствии, ибо выражение его глаз постоянно придавало храбрости и призывало быть правдивым.
В самых первых беседах 1912–1913 годов Рудольф Штайнер ответил на те вопросы, которые с юных лет не давали мне покоя. Во многом он навсегда навел порядок в моей душе и направил мою самую сокровенную духовную деятельность на тот путь, который — в чем я со временем все больше и больше убеждался — действительно соответствовал моему существу. В результате в поначалу еще весьма хаотичное воление влились направляющие силы, исходившие из некоего доселе неведомого внутреннего компаса.
Впоследствии, пожалуй, начиная со второй беседы, всякий раз, когда мне доводилось разговаривать с ним, он затрагивал вопрос сущности слова и сущности языка. Как сущности языка в целом, так и сущности различных живых языков, в которых он видел зеркало души того или иного народа. Особенно живо в моей памяти сохранилась беседа, состоявшаяся у меня с ним в Касселе в 1916 году. Поскольку отдельные обстоятельства, при которых происходила эта беседа, дают весьма отчетливое представление об образе Рудольфа Штайнера, я позволю себе остановиться на ней несколько подробнее.
Это было зимой 1916 года, то есть спустя примерно семь лет с тех пор, как я услышал первую лекцию Рудольфа Штайнера. Мне стало известно, что в феврале он выступит в Касселе с двумя лекциями. Долгое пребывание за границей и события, связанные с войной, послужили причиной тому, что я вот уже два с половиной года не слышал и не видел Рудольфа Штайнера. А поездка в Кассель была теперь сопряжена со значительными трудностями. И то, что она все же состоялась, нужно было считать большой удачей.
В то время меня мучила новая проблема. Я прочитал одну из модных тогда книг, своего рода роман о судьбах людей. Это была, в принципе, в высшей степени здравомыслящая, пропитанная скептицизмом книга. В ней делалась попытка показать, как всякий педагогический идеализм неизбежно разбивается о железную, неумолимую реальность неблагоприятной наследственности. Описывалось, как некий правовед с идеалистическими взглядами — я полагаю, даже приверженец коренного реформирования уголовного права — берет под свое покровительство сына убийцы. Он усыновляет мальчика в очень юном возрасте, и тот растет в прекрасных условиях. О своем происхождении он и не догадывается, ибо это от него тщательно скрывается. Все, кажется, идет хорошо. Мальчик заканчивает школу в числе лучших учеников. За ним не замечают никаких особых выходок. Наоборот, он ведет себя совершенно благонравно. Правовед — идеалист торжествует. Ведь именно это он и хотел доказать: нравственно чистая среда, воспитание, основанное на прочных моральных принципах, — вот что нужно, чтобы полностью нейтрализовать в человеке унаследованные или возможно унаследованные отрицательные наклонности. Однако приходит время учебы в высшем учебном заведении. Студент, естественно, уже не имеет такой тесной связи со своим до сего времени тщательно отбиравшимся окружением. Однажды в состоянии алкогольного опьянения он совершает неблаговидный поступок. И всего лишь единственное нарушение норм поведения приводит к катастрофе. В одночасье рушится вся воспитательная система. Молодого человека увлекают темные силы. Это продолжается недолго — и вот он совершает точно такое же преступление, как и его давно без вести пропавший отец.
На такой ноте скепсиса, пессимизма, беспросветного отчаяния и завершается этот роман. Но каждый раз, откладывая книгу, я чувствовал, что выдаваемое здесь за истину имеет искаженные черты, пропитано фальшью, в своей основе неверно. И я неизбежно всякий раз задавался вопросом, где же тогда правда, кто ее может доказать? Я ощущал свое бессилие и порой слышал, как этот вопрос стучит в моей душе. С таким же чувством я ехал в поезде в Кассель. И мне даже казалось, что этот стук совпадал со стуком колес.
И вот я прослушал обе лекции Рудольфа Штайнера. Вначале одну из его грандиозных эпохальных лекций, предназначенную для широкой аудитории и оставившую после себя неизгладимое впечатление. Мне вспомнились те берлинские годы. Только теперь сущность лектора показалась мне еще серьезнее, строже. А затем я присутствовал на лекции для более узкого круга, предназначавшейся для членов антропософского общества. Слушателей было немного, их можно было пересчитать по пальцам. Но, с другой, стороны, это придавало мероприятию характер чего — то очень интимного.
Именно на той лекции Рудольф Штайнер поднял немало важных вопросов. Они навсегда остались в моей памяти. Как всегда, все вытекало одно из другого удивительно органично. Но потом произошло нечто совершенно неожиданное. Рудольф Штайнер вдруг словно продолжил рассуждения о наследственности и преступных наклонностях. Легко понять, как я насторожился. Вначале он говорил о фатализме, неразрывно связанном сегодня с представлениями об этих унаследованных негативных, разрушительных наклонностях. Он указал также на то, что научное исследование обнаружило даже анатомически — патологический признак предрасположенности к преступным действиям: слишком короткую затылочную долю мозга. Нужно ли — такой вопрос задал Рудольф Штайнер — легко соглашаться с этим, без сомнения, правильно подмеченным признаком? Нужно ли тысячи детей с тупой покорностью отдавать в неуправляемую власть темных сил природы и смотреть, как из них вырастают преступники? Можно ли спокойно взирать на то, как они буквально скатываются к криминальной деятельности?
Так примерно звучали вопросы, поставленные им с такой необычайной проникновенностью. Упоминал ли Рудольф Штайнер вообще о теоретической возможности своевременной изоляции или устранения людей с преступными задатками, я уже не помню. Мысли подобного рода, которые, вероятно, можно было бы называть социально — хирургическими, были ему совершенно чужды. В его помыслах всегда присутствовало созидательное, целительное начало. Так произошло и в этот раз. Он сказал, что мы не можем подвергнуть операции находящуюся в физическом теле человека слишком короткую затылочную долю мозга. Да было бы и бессмысленно в данном случае производить количественные изменения какого — либо рода. Но у человека есть ведь не только физическое тело. Он носит в себе также другое тело, образованное формирующими силами, и оно подобно незримому, без устали работающему архитектору, строителю и обновителю физического тела. Все формы последнего, явленные в видимом мире, предварительно создаются в невидимой, как бы духовной кузнице. И в недалеком будущем на это тело формирующих сил можно будет воздействовать с помощью воспитания, основанного на принципах духовной науки. У ребенка с преступными наклонностями, очевидно, имеется дефект в его эфирно — незримой организации, обусловленный «слишком короткой затылочной долей мозга». Но насколько трудно с помощью операции исправить слишком короткую затылочную часть мозга, настолько же просто компенсировать или излечить возникшие в эфирной сфере дефекты посредством своевременно предпринятых воспитательных мероприятий. Тогда — тут Рудольф Штайнер воскликнул с отчетливой уверенностью — пусть человек хоть сто раз имеет слишком короткую затылочную долю мозга в физическом теле, он никогда не совершит преступления!