Дотошные, придирчивые вопросы сыпались один за другим. Эксперимент был слишком смел, глубина его многими не воспринималась всерьез: просто, мол, очередной «почин». Но после обсуждения уже всякому стало ясно, что по-старому работать теперь не может ни одно предприятие области…
— Какие вопросы предстоит решать в первую очередь? — спросил Рудаков.
— Материальное снабжение предприятий. Мы составили заявку на запасные части к экскаваторам и самосвалам на триста тысяч рублей, подсчитали точно по нормам. Фонд министерство спустило территориальному управлению лишь на сто тысяч, а получили мы их всего на сорок пять. Механизмы простаивают, мы имеем резервы, — ответил Степанов.
Столбов поднял руку:
— Хочу добавить про горный цех: если, скажем, на сборочном конвейере нет детали — конвейер останавливают, объявляется аврал. В горном цехе половина экскаваторов и самосвалов в простое, так аврал с другой стороны — загоняем работающее оборудование, как лошадь, пока она не остановится, даже профилактику машине делать нельзя.
— Еще один пример — обогатительная фабрика, вы были на ней, — сказал Степанов, обращаясь к Рудакову, — там проложено около четырехсот километров разных труб, из них ежегодно нужно менять хотя бы десять процентов. Вы же помните, кое-где и вода брызжет, и воздух свистит, а годовой фонд на трубы спустили лишь на два километра. За последнее время увеличился простой фабрики.
— Да что тут говорить! — закричал с места Пихтачев. — Зато комиссий всяких проверяльных на комбинат повадилось, все мероприятия сочиняют, нас, дураков, поучают, а директору каждый раз грозятся голову снести. А я так думаю: дали бы нам что положено по нормам для производства и сидели бы эти комиссии дома, сами бы делом занимались и нам бы не мешали работать. А кулаком стучать — ума много не требуется и делу от этого проку нет.
— Возмутительно, что он говорит!
— Говорю, что думаю, — отмахнулся Пихтачев.
— Виталий Петрович, отложи в сторону свой отпечатанный текст и ответь нам как коммунист: удовлетворяет тебя лично работа комбината? И хорошо ли ты руководишь им? — предложил Рудаков.
Члены бюро переглянулись. Кусков неодобрительно покачал головой: что это еще за новшества?
Степанов отодвинул от себя папку с докладом и, волнуясь, начал:
— Я поставлен в трудное положение… Обычно докладчик говорит о перевыполнении плана, перечисляет премии и награды, присужденные коллективу, и под конец, когда истекает регламент, бросает два-три слова о недостатках, на них всегда не хватает времени… Удовлетворяет ли меня работа комбината? Нет! Почему? Все еще низок, по сравнению с зарубежными фабриками, процент извлечения золота. Плохо используется богатая техника. У нас подчас нарушаются правила техники безопасности. Правда, в последнее время положение резко улучшилось, но еще многое предстоит сделать и в новых условиях… Есть случаи пьянки, прогулов… Ответ на второй вопрос напрашивается сам: руковожу плохо. — Степанов замолчал, ожидая вопросов.
— Тактика, ничего не скажешь, — криво усмехнулся Кусков.
— О людях мало заботитесь, товарищ Степанов, — сказал председатель облисполкома. — Долго строили, а построив новое помещение для столовой на обогатительной фабрике, как использовали?.. А ведь в старой столовой теснота, рабочие не успевают пообедать!
— Министерство продолжает менять планы. Пришлось временно занять помещение под фабричные нужды. Все подчиняем производству, — ответил Степанов, взглянув на Рудакова.
— У нас производство расширяется не ради производства, а ради блага человека, — заметил Попов.
Рудаков внимательно изучал членов бюро обкома: ведь ему предстояло работать с ними. У него уже сложилось мнение о Кускове — этот сухарь случайно попал на партийную работу. Заинтересовал Сергея Ивановича Попов, человек с трудной судьбой. Сергей Иванович узнал, что десятилетним мальчонкой Попов покинул нищий крестьянский двор отца: нужно было самому добывать пропитание, чтобы не протянуть ноги. Подпасок, дорожный рабочий, слесарь, боец Красной Армии в гражданскую войну, комсомолец, трижды раненный, награжденный за храбрость личным оружием… Потом — рабфак, в ленинский призыв передача из комсомола в партию, двадцатитысячник, партийная работа на столичном заводе. По мобилизации ЦК ВКП(б) Попова направляют в Забайкалье, где он руководит крупным партийным комитетом, затем в Ленинграде возглавляет райком. А в 1935 году его арестовывают, как врага народа. Два года ожидания в тюрьме, когда он прислушивался к каждому шороху за дверью. И лагерь. Потом реабилитация. Опять завод, опять война, опять ранения. Всегда он жил для людей… Сотрудники любили его за человечность, обращались к нему как к отцу родному.
— Недавно, — продолжал Попов, — я по поручению обкома проверял жалобу, был у вас на комбинате и не смог попасть к вам на прием. Вопрос-то невелик: о квартире пенсионеру, проработавшему четверть века на золотых приисках. А ведь не решен до сих пор. Это как понять? Мировых масштабов достигли, как говорят — бога за бороду схватили, так нечего церемониться с «винтиками»?..
— Пенсионер этот ни дня у нас не работал, а с жильем пока туго. Я не знал, что были вы, секретарь не доложила, — смущенно оправдывался Степанов.
— А я не назвался, пытался пройти в общем порядке… Один раз вы заседали, в другой — совещались да еще куда-то выезжали с комбината…
— Вызывают каждый день. И обязательно — директора, любой инструктор обижается, если к нему приедет не директор. Прямо кровная обида! А от этого страдает дело, — вздохнул Степанов.
— В том-то наша и беда: утрясаем, обсуждаем, ставим вопросы… а вот проявить о человеке заботу… порою недостает времени! Я столкнулся на комбинате с равнодушием ряда руководителей. А инженер, работающий спустя рукава, подчас наносит нам вред, который невозможно даже подсчитать. Конечно, за все это нужно спрашивать, Сергей Иванович, и с партийного комитета, не только с директора, — закончил Попов и тяжело, о присвистом закашлялся.
Рудаков вглядывался в лица присутствующих: все внимательно слушали, забыв о духоте, о времени. И пожалуй, внимательнее всех слушал Знаменский. Рудаков поймал себя на том, что все время почему-то наблюдает именно за ним. Знаменский для Сергея Ивановича оставался еще загадкой. Сейчас Сергей Иванович видел перед собою его лысую, яйцевидную голову с редким белым пушком, посаженную на длинную морщинистую шею, которая все время поворачивалась то вправо, то влево, словно у попавшего в туман гусака.
И вот Знаменский поднялся, заговорил:
— Товарищ Степанов в своем докладе, если это можно назвать докладом, пытался убедить нас, что для выполнения плана хороши все средства, включая разорение рабочей столовой. А по-моему, за этой якобы мелочью, каковой считает ее, по-видимому, директор, встает крупная проблема: выполнять план любыми средствами или только рациональными? Товарищ Степанов говорил, что по валовой продукции комбинат всегда выполнял план. Но бывали месяцы, когда план по золоту не дотягивали и валовка выполнялась за счет подсобных цехов — например, лесозаготовок. Валовка — ширма для нерадивых.
— План всегда считался и считается сейчас по валовой продукции, — бросил реплику Степанов.
— И очень плохо! — воскликнул Знаменский. — Комитет партгосконтроля проверил, сколько на вашем комбинате работают буровые станки, экскаваторы, бульдозеры. Всего десять часов в сутки! А вы каждый год составляете заявки на новые импортные станки! Что Плюшкин: он собирал старые подошвы, бабьи тряпки, железные гвозди и глиняные черепки… а вы беспардонно обираете государственную казну! Как вы можете спать спокойно? Или партийная совесть с вами только с девяти утра и до пяти вечера?..
Степанов, опустив голову, вычерчивал шариковой ручкой какую-то замысловатую геометрическую фигуру на одном из листков своего доклада. Ему не нравилось выступление Знаменского, оно было претенциозным, чувствовалось желание «заработать капитал», но многое из того, о чем говорил Знаменский, заставляло задуматься.