— Товарищ, куда вы их везете? На отгрузку?
— Что вы, товарищ секретарь, кому они нужны! На склад — и там-то им нет места… — Рабочий невесело улыбнулся Рудакову и кивнул головой на большую доску показателей: — Видите, кривые из месяца в месяц все вверх тянутся, все больше и больше перевыполняем план! Хоть беги отсюда, рабочая совесть-то есть у нас, вот она покоя и не дает… — Парень с трудом стронул с места свой перегруженный автокар.
— Директор вышел на работу? — спросил Попов.
Парень, крикнув в ответ: «Болеет», щелкнул себя по горлу.
Рудаков и Попов подошли к доске социалистических обязательств. Председатель облисполкома, ведя пальцем по красным цифрам, говорил:
— Вот ситуация… Ущерб от невыполнения плана ни у кого не вызывает сомнения. А как быть в этом случае? И дело тут не только в материальном ущербе от бесхозяйственного замораживания средств, а в угнетающем моральном воздействии на людей! Я говорил до тебя со многими рабочими и почувствовал, что во всем коллективе, как у этого молодого парня на автокаре, возникли сомнения, потерялась уверенность в полезности своего труда… Вот тут-то и притаилось страшное. Согласен со мной?
— Ты прав, — ответил Рудаков, вспоминая свой сегодняшний спор со Знаменским.
Оброненное пареньком горькое слово о рабочей совести, его выразительный жест, безразличие дирекции, абсурдное планирование, плачевный вид завода, никому теперь не нужная его продукция — все откладывалось в памяти Рудакова.
— Где будем искать выход? Менять заводу номенклатуру изделий? Завод хороший. Может делать, к примеру, буровые станки, в которых большая нужда. Ведь мы тратим валюту на покупку морально устаревших буровых станков за рубежом!.. В новых экономических условиях все предприятия, которые работают плохо, чья продукция не находит сбыта, не конкурентоспособна, — не будут иметь права на существование.
Попов покачал головой в раздумье и спросил:
— Закрывать их будем?
— Да. Это, конечно, не значит, что завод пойдет с молотка. Завод — собственность государства, оно, естественно, не может себе же продавать и у себя же покупать. Закрыть — значит изменить его профиль, перевести на выпуск иной, рентабельной продукции.
Они пошли по заводоуправлению, с трудом протискиваясь между чугунными штабелями. Рудаков говорил:
— Смотрю я на этот завод, который мы должны до конца года тоже перевести на новые экономические условия, и спрашиваю себя: а как это будешь делать?.. Кругом долги, банк дает заводу ссуду только на зарплату. А что в перспективе?.. Сегодня же буду звонить министру: что думает он обо всем этом?!
У входа в заводоуправление, прихрамывая, прохаживался Яблоков в сопровождении офицера в зеленой плащ-накидке.
— Вы, Николай Прокофьевич, правы. Наша печать иногда выбалтывает сведения, которые для опытного разведчика просто находка, — говорил Яблоков, поскальзываясь на запорошенном снегом тротуаре. — В одной корреспонденции сообщается о тоннах добычи руды, в другой о среднем содержании в ней металла, в третьей о повышении извлечения до такого-то процента, а дальше арифметика. Второй канал — прямая информация с предприятий. В этом английском журнале названа отдельно добыча по Кварцевому руднику, а ее может выболтать их осведомителю за рюмкой водки и бухгалтер, и плановик, и фельдъегерь — любой, кто связан с отправкой золота. А как узнали там о Рябиновом, я имею в виду золоторудное месторождение? Ведь оно еще не разведано, а журнал о нем уже пишет? — спросил Яблоков.
— Я проверял — у нас в печати о нем не было ни строчки, — подтвердил Николай Прокофьевич.
— То-то и оно. Готовьтесь к превентивной акции на Кварцевом.
Яблоков увидел Рудакова и направился ему навстречу.
— Рад вас видеть, Петр Иванович, — приветствовал его Рудаков.
Попов откланялся и пошел в заводское общежитие.
— Сергей Иванович, вы когда сможете меня принять на несколько минут? — спросил Яблоков.
— Пошли в партком, там и поговорим.
В парткоме секретаря не застали: ушел на заседание бюро райкома партии. Рудаков закрыл дверь, снял плащ, сел на диван рядом с Яблоковым.
— Я долго не задержу вас, — начал Петр Иванович. — Цель моего приезда в Зареченск вам, наверное, известна?
Позвонил телефон, и Рудаков, извинившись, снял трубку.
— Да, партком завода… Да, это я. Кто говорит?.. Ректор? — удивленно переспросил он. Потом долго слушал молча. — Решайте на общих основаниях, — сказал он. — Конечно, на общих. Зачем заставлять человека насильно получать высшее образование!.. Нет, нет, спортивный разряд здесь ни при чем… Да, только так! — ответил он.
И, положив трубку, переведя взгляд на Яблокова, как бы вспоминая что-то, сказал:
— Я знаю цель вашего приезда в область. Расскажите: что вам удалось выяснить?
— Следствие закончено, и нам здесь делать больше нечего. Взрыв на этом заводе — результат преступной халатности и нарушения правил безопасности работ.
Яблоков показал материалы следствия, Рудаков внимательно перелистал их.
— Присылайте заключение по этим материалам нам быстрее, мы примем нужные меры. Девкин не может больше руководить заводом.
— Хочу поставить вас в известность еще об одном. По материалам следствия по делу одного бывшего работника Московского объединения установлены его преступные связи с жителем Зареченска, неким Альбертом Пуховым, бывшим студентом вашего Политехнического института. Пока все, что могу сказать.
Они дружески пожали друг другу руки, и Яблоков ушел.
Рудаков курил одну папиросу за другой и думал. Стукал-стукал по мячу сынок, вот и достукался… Никто всерьез не обращал внимания на его учебу: его переводили, вернее — перетаскивали с курса на курс, совершенно не беспокоясь о том, что за инженер из него в конце концов получится. Спортивная слава увела парня с пути… И себя корил Сергей Иванович: когда-то упустил сына и не заметил этого, а его схватили другие, с улицы… Можно сейчас заступиться за Валентина: ректору достаточно одного рудаковского слова. Но поможет ли этим он, отец, сыну? Парня вытянут, получит диплом. Но специалистом не станет. А в духовном отношении превратится в пожизненного иждивенца… Нет! Пусть идет работать. Пусть сам узнает истинную цену всему.
Как назло, не работал лифт. Рудаков медленно поднялся на свой этаж. Открывая ключом входную дверь, услышал голос жены:
— Сейчас, сейчас открою!
И, войдя в квартиру, с укором заметил:
— Ты меня, Катя, так опекаешь, будто я ребенок, сам не могу открыть дверь… Из больницы не звонили?
— Только утром. Зачем ты, Сереженька, прямо с порога делаешь мне выговор? Вижу, что взвинчен, но я-то при чем? — поглаживая рукой седые волосы мужа, успокаивала Екатерина Васильевна.
— Прости. Сегодня весь день выдался какой-то карусельный. Я могу не только набрасываться на тебя, но и кусаться. — И нежно поцеловал ее в обветренный, не по-здешнему загорелый лоб.
Они прошли в кухню. Екатерина Васильевна поставила на сильный огонь алюминиевую кастрюльку.
— Придется подождать, обед доваривается. Сегодня у меня что-то все из рук валится, не знаю почему.
Сергей Иванович взглянул на нее: знает ли она об исключении Валентина из института? Нет, просто женское предчувствие.
Споласкивая в раковине миску, она сказала:
— Закабалил ты меня, Сережа, домашним хозяйством — целый день что-то чищу, варю, жарю. Руки от воды болят так, как никогда не болели в поле. Помнишь, в песне поется: «С этим что-то делать надо, надо что-то предпринять…»
— Что же ты надумала? Удрать опять в поле, или в тайгу, или в Африку, опять бросить меня на произвол судьбы? — шутливо укорил он.
— Нет, — она чмокнула его в щеку, — просто вам, мужчинам, нужно когда-нибудь не спеша, серьезнее подумать о женщинах… Какие только теперь автоматы не придуманы для облегчения труда на производстве! А о самой распространенной женской профессии — профессии домашней хозяйки — думаете мало!