— А стиральные машины, пылесосы, полотеры? — с каким-то отрешенным видом напомнил Сергей Иванович.
Жена видела, что он плохо ее слушает, думает о чем-то другом.
— Это частичная механизация, а я думаю о полной автоматизации, — продолжала она с единственной мыслью развлечь его. — Пройдемся мысленно по кухне будущего!.. Она, конечно, полностью автоматизирована. Хозяйка составляет меню на неделю, ставит нужные продукты в соответствующие отделения и закладывает в машину программу. Щелк — и все. В назначенное время механические руки извлекают продукты, готовят и подают заказанные блюда.
— А есть их можно будет?
— Не перебивай меня, Сережа, ведь я не автомат, могу забыть. Хождением по магазинам хозяйки не занимаются, они лишь выбирают продукты и присматриваются к ценам продуктового универмага через свой видеотелефон. И все, что хозяйка соизволит закупить, доставляется ей на дом автоматическим конвейером. Наличные деньги для покупок больше не нужны. Все расчеты производит сеть электронно-вычислительных машин, соединенных с потребителями, с местами их работы, с магазинами и бытовыми предприятиями. Зарплата автоматически переводится на сберкассу. После каждой покупки машина снимает истраченную сумму со счета в твоей сберегательной книжке. Заманчиво?
Сергей Иванович, резавший тем временем черный хлеб, улыбнулся.
— Так, наверное, и будет в каком-нибудь двухтысячном году. Но я еще успею, уйдя на пенсию, определиться к тебе в замы по домашнему хозяйству. Возьмешь?
— При условии, что как только я закончу свою монографию о геологической структуре Кварцевого золоторудного бассейна, мы поедем с тобой в отпуск куда-нибудь на Черное море. Где нет кровожадных акул! — наморщив лоб, воскликнула она.
— Хорошо. Но при чем здесь акулы? — спросил он, выжидающе поглядывая в окно.
— Вспомнила одну мавританскую историю. Слушай. Однажды мы поехали к океану — купаться. На мелком, как крупчатка, горячем песке под разноцветными зонтами сидели французы-рыболовы, удили на спиннинг. Рыбы там много, и улов всегда богатый. Мы отплыли от берега метров на сто, и я, перевернувшись на спину, довольно долго качалась на волнах. Вдруг произошло непонятное: я ощутила десятки ударов в спину и увидела, что вокруг меня закипел океан, — сотни рыбок выпрыгивали из воды, поднимая фонтаны мелких брызг. Еще не понимая, в чем дело, взглянула на берег и увидела толпу людей, отчаянно махавших руками и что-то кричавших. Почувствовав неладное, побыстрее поплыла к берегу — и вдруг в трех метрах от себя увидела огромный акулий хвост. Он на один только миг пропорол воду и снова исчез.
— Африканский вариант рыбацкой байки?
— Зубоскал, вот ты кто! — возмутилась Екатерина Васильевна. — Ну вот… сбил!.. Всегда так!.. Ну, подплыла я к берегу и слышу, как мне кричат: «Акула, акула!» А потом пожилой рыбак рассказал, что три месяца назад на этом месте разыгралась трагедия, после которой никто не рисковал заплывать на глубину…
Сергей Иванович рассеянно посмотрел на Катю и спросил:
— Где Валентин?
— В институте. Сережа, скажи мне, наконец: у тебя какие-то неприятности? — беря его за руку, спросила она.
— Валентин отчислен из института за неуспеваемость, — ответил Сергей Иванович.
— Господи! Час от часу не легче… — беспомощно всплеснув руками, воскликнула Екатерина Васильевна.
Сергей Иванович молча шагал по кухне, прислушиваясь к каждому шуму на лестничной клетке.
— Сережа… Может быть, тебе следует поговорить с ректором? Назначат Вальке переэкзаменовку!.. Парень он неплохой… беда, что ветер в голове!..
— Я не сделаю этого. Именно ради него не сделаю.
Он набрал номер больницы. Телефон был занят.
Зашуршал замок в двери, и на пороге появился Валентин. Он с испугом смотрел на отца. Сергей Иванович, заложив за спину руки, молча ждал.
— Меня исключили из института, — глухим голосом, не опуская глаз, объявил Валентин.
Сергей Иванович продолжал угрюмо молчать. И Валентин был благодарен ему за это молчание — сейчас не нужны были нравоучения.
Раздался громкий телефонный звонок. Трубку сняла Екатерина Васильевна. Долго слушала, не отводя печального взгляда от мужа. Сказала:
— Сейчас же приедем вместе с Сергеем Ивановичем. — И, опустив трубку, проговорила: — Немедленно в больницу!
— Отец, извини меня, но оставаться в Зареченске мне, сам понимаешь, невозможно. Я решил уехать куда-нибудь на рудник. Я напишу, когда устроюсь, — с трудом выдавил из себя Валентин и, поспешно поцеловав отца в щеку, прошел к себе в комнату.
Стараясь задавить рвущиеся из горла рыдания, Екатерина Васильевна за руку потащила мужа к двери.
— Скорее! Скорее, Сережа… Мы можем не успеть…
Через минуту Валентин появился с чемоданчиком в руке в пустой прихожей, положил на столик перед зеркалом ключи от квартиры и, стоя на дверном пороге, огляделся: эта такая привычная, до боли знакомая домашняя обстановка завтра станет уже его прошлым…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В воскресенье заседаний на конгрессе не было. Столбов и Степанов отправились побродить по городу.
Сеялся мелкий дождь, широкую реку накрыл легкий туман. Порт весь дымился, столько здесь собралось пароходов.
Капризная лондонская погода быстро изменилась. Начало жарить солнце.
Легче всего дышалось в Гайд-парке. Здесь было тенисто, а от больших прудов веяло прохладой.
Навстречу по желтой песчаной дорожке гарцевали на породистых лошадях две элегантные дамы в костюмах амазонок, сопровождаемые молодым жокеем. На скамейках сидели влюбленные, они целовались и томно вздыхали, не обращая внимания на окружающих. Длинноволосые битники, грязные, ободранные и босые, слонялись по парку, с презрением взирая на мир.
Виталий Петрович и Фрол свернули к железной решетке парка, которая по воскресеньям завешивалась тысячами картин начинающих художников. Цены на картины здесь низкие, но покупатели находятся все-таки редко. Степанов сплюнул, когда при них был куплен абстракционистский шедевр — автомобильные части, прибитые к доске и выкрашенные в черный цвет. А молодой бородатый художник-продавец прыгал от счастья, обнимая и целуя свою чахоточную подружку.
На вытоптанной лужайке выступали ораторы. Священник в черной сутане взгромоздился на раскладной стул и призывал жить по Христовым законам. Вначале его слушали, но вскоре он остался один: его аудитория перекочевала к пожилой ораторше из «Армии спасения». Эта ораторша привела с собой бродячих музыкантов и с их помощью набирала слушателей.
— Добрый вечер, господа! — услышал Степанов.
Обернувшись, он увидел Бастида. Тот был в элегантном белом шерстяном костюме. В руке держал трость с массивным серебряным набалдашником.
Степанов и Фрол слегка поклонились. Бастид приподнял шляпу и приветливо улыбнулся.
— Понравился вам Лондон? Это, конечно, не Париж, но здесь тоже есть свои прелести. Например, этот парк… Здесь, между прочим, полная свобода слова: ругай кого хочешь. Кроме особ королевской фамилии! Пойдемте! — Бастид решительно потащил их под руки к двум опрокинутым вверх дном бочкам.
К одной из бочек был прибит флажок с черной свастикой, и молодой парень в полувоенном мундире, стоя на бочке, что-то истерически кричал, часто вытягивая вперед прямую руку. Ему зааплодировали стоящие рядом парни. На другой бочке седовласый горбун помахивал трехцветным царским флагом и, прошамкав по-русски: «НТС провозглашает — наш солидаризм есть идея общественного и государственного строя, основанного на осознанной солидарности…» — умолк и беспомощно огляделся по сторонам. Слушателей у него не было, подошедший Бастид подал руку, помог спуститься с бочки.
— Ваши соотечественники! — сказал Бастид, указывая на Степанова и Фрола.
Но горбун, вероятно, был глух: не взглянул на них, сказал «мерси» и, свернув полотнище знамени, поплелся к выходу.
— Этот парк — самый свободный на земном шаре! — сказал Бастид и, казалось бы, с недоступной для его фигуры легкостью взобрался на бочку. — Долой англо-франко-американский империализм! Да здравствует Советская власть во всем мире! — громко прокричал он и бросил победоносный взгляд на своих опешивших спутников. Потом снял шляпу и пискливым голосом завыл: — «Боже, царя храни!..» — Не допев царского гимна, он по-французски спел куплет из «Интернационала»…