— А самое главное — этой системой нельзя будет командовать произвольно. В зависимости от того, с какой ноги ты сегодня встал… Заданный алгоритм исключит бездумное вмешательство в экономику, свидетелями чего, к сожалению, мы порою являемся.
— А что будем делать сейчас… пока не изобретена единая автоматическая система управления? — снова шумно вздохнув, осведомился Филин.
— Видимо, опять реорганизовываться, искать новые пути… — начал было Северцев, но взглянув на часы, извинился перед Филиным и вышел из комнаты.
Ровно в пять Северцев вошел к Шахову. Его кабинет был копией северцевского, только этажом выше, и отличался лишь числом разноцветных телефонов — на столе председателя совнархоза их было намного больше. Шахов сидел в кресле в свободном белом чесучовом костюме, из левого рукава виднелась черная перчатка протеза. Яблоков, слегка припадая на правую ногу, прохаживался вдоль окон. Генеральский мундир хорошо сидел на его широкоплечей, приземистой фигуре.
— Конечно, режим на этом заводе должен быть усилен. Я помогу вам обеспечить его безопасность, — закончил Яблоков и посмотрел сначала на старинные, с длинным маятником, часы, стрелка которых стояла на пятерке, а потом на вошедшего Северцева. Услышанная Северцевым фраза объяснила ему причину, во всяком случае одну из них, появления здесь Яблокова. — По моему сменщику, как всегда, можно проверять часы, — обнимая Северцева, заметил Яблоков. — Помнишь, Михаил Васильевич, Сосновку? Мы были помоложе тогда… — пожимая руку Северцеву, шутливо посетовал Яблоков.
— Ну как? — спросил Шахов.
— Орел, — оглядывая Северцева, ответил Яблоков. И улыбнулся. — Ну и жара у вас! Вторые Сочи… Непонятно, почему вы здесь всякие сибирские льготы имеете…
— Не волнуйтесь, ваше превосходительство, уже подготовлено решение об их отмене. Постепенно все усовершенствуется, кадры все разбегутся, — ответил Северцев.
Яблоков рассмеялся.
— Язви тебя, Михаил Васильевич, с твоим превосходительством! Но вижу — вам солоно достается… Как ты-то живешь-поживаешь, старина?
— Плохо. Говорят, у генералов денег много. Дай мне полмиллиона на достройку драги! — Северцев протянул руку, как за милостыней.
— При себе таких денег не вожу — опасно, — отпарировал Яблоков. — Но могу указать адрес, где их получить: Всероссийский Совет Народного Хозяйства. Больше того (это пока между нами!), заместитель председателя ВСНХ присутствует здесь, — он кивнул в сторону Шахова.
— Вот так новость! Вы, Николай Федорович, дали согласие?
Шахов подошел к окну и, отдернув гардину, посмотрел на площадь, на брызги фонтана, переливающиеся радугой.
— За время твоего отсутствия я много думал. И решил принять предложение: может, мне удастся там, в Москве, что-то сделать, как-то помочь совнархозам…
— Может быть, может быть, пока еще не развалились отрасли!.. Желаю вам удачи, Николай Федорович, и поздравляю! — без энтузиазма закончил Северцев.
Шахов неловко поклонился. Он был явно смущен этим разговором: боялся, чтобы его согласие не было истолковано товарищами как заурядное бегство. Москва, конечно, манила его все эти семь лет, но он ни разу и нигде не заикался о возвращении… Выдвижение ко многому обязывало! И он размышлял о том, что же нового предложит он там, в Москве… Конечно, надо уничтожить прерывистость в планировании, от нее идут многие беды…
Он был уверен в том, что именно прерывистость в планировании практически приводит к бесплановости. Планы для промышленности в целом и промышленных предприятий в отдельности составляются на определенный срок — год, квартал, месяц. По истечении этих сроков действие соответствующих им планов прекращается, а для последующих периодов вступают в силу новые планы. Таким образом, план не является чем-то целым, а представляет собой сумму отдельных элементов, то есть прерывистым. Предприятие живет лишь сегодняшним днем, без перспективы.
Шахов ловил себя на том, что всякий раз, когда начинал думать о проблеме планирования, очень волновался: ходил из угла в угол по кабинету, машинально задвигая стулья, обрамляющие стол для совещаний, дыхание становилось шумным, сердце начинало стучать быстрее. Нет, так нельзя, думал он, кладя под язык таблетку валидола, — надо спокойней, хладнокровней, тогда его слова будут еще более убедительными. Там, в Москве, он начнет этот разговор прежде всего с того, что из многолетнего опыта известно, что планы утверждаются с большим запозданием. Это объясняется трудностями существующей системы согласований. А как же не быть трудностям, если, помимо плановиков-профессионалов, на планирование массу времени тратят почти все, без исключения, работники аппарата, созданного для руководства промышленностью. Создается положение, при котором весь этот аппарат тратит больше времени на планирование как таковое, чем на организацию работы по выполнению планов.
Как бы читая его мысли, Северцев заметил:
— Очень сложно и долго мы планируем свою работу. Годовые планы разрабатываем практически все второе полугодие каждого года, и все это время идет сложный процесс увязок, что называется, по вертикали и горизонтали. Увязываются между собой смежные отрасли, определяются поставщики и заказчики, объемы поставок, оцениваются возможности предприятий. Если даже планы удается подтвердить до начала года, пусть за месяц или два, то по мере их переработки на предприятиях немедленно возникают хлопоты по уточнению, которые затягиваются по крайней мере на все полугодие.
Его поддержал Яблоков:
— Это не считая так называемых дополнительных или неплановых заданий. По ним-то, конечно, идет работа в течение всего года. Планы приобретают полную достоверность — и с точки зрения возможностей предприятия, и с точки зрения материального обеспечения — примерно к концу планируемого периода. Таким образом, когда промышленность наилучшим образом овладевает ими, кончается срок их действия и на смену приходят новые планы, которые надо заново осваивать.
В кабинет без стука ввалился Филин и, раскрыв свой пухлый портфель, обратился к Северцеву:
— Хожу с сумой, выклянчиваю совнархозовские подаяния. Михаил Васильевич, напиши бумажку на цемент!
— Выдадут и так.
— Нет! «Без бумажки я букашка, а с бумажкой человек…» Пиши, пиши!
Северцев написал на бланке распоряжение.
— Отдай в канцелярию.
— Отдавать нельзя: к бумажке нужно приделать руки-ноги, а то она лежать будет! — Филин подмигнул и ушел.
Шахов посмотрел ему вслед и заметил:
— Дядя из тех, кто работает локтями…
Яблоков спросил Михаила Васильевича:
— Тебя не радует шаховское назначение?
— Честно говоря, нет. Во-первых, я мало верую в удачу благих намерений Николая Федоровича. Во-вторых, его отъезд — большая утрата для нашего совнархоза.
— По-моему, опыт Николая Федоровича в Москве нужнее, чем здесь! Многое у нас в хозяйстве оказалось запутанным… Ты правильно заметил, к примеру, что теперь исчез отраслевой принцип руководства, специализации… Многие вопросы экономики нас беспокоят, нужны поиски новых путей-дорог… Что ты по этому вопросу скажешь? — спросил Яблоков.
— Что сказать? — присаживаясь к столу, спросил Северцев и рассказал злополучную историю с отгрузкой кокса металлургам другого совнархоза.
— Сломали вы ведомственные перегородки, подчас мешавшие государственным интересам, а теперь нагородили территориальные, — осуждающе заметил Шахов.
— Есть на Матренинском прииске драга, но нет дражного золота, месторождение отработано, и третий год матренинская драга бездействует и ржавеет, — продолжал Северцев рассказ о своей последней поездке. — На Кварцевом найдено хорошее месторождение дражного золота, но нет драги для его отработки. Степанов, опытный, толковый, энергичный директор, — одним словом, хозяин, а не авантюрист какой-то, — берегся перевезти драгу, смонтировать ее и начать добывать золото, но нужны разрешение, бумажки — проекты, планы, титула и так далее и тому подобное. Я хотел помочь Степанову, дал ему разрешение, но моя бумажка, как разъяснил мне Кусков, незаконная, требуется только московская. Я понимаю, что основные пути развития народнохозяйственного производства должны планироваться в центре, но инициатива мест в выполнении этих планов не должна сковываться, иначе начинает действовать принцип — нерешенный вопрос не содержит ошибок, — возмущался Северцев.