Прямо с заседания Северцев пошел в ресторан советского павильона. Здесь всегда было полно народу: русская кухня привлекала гурманов со всех континентов.
— Михаил Васильевич, место свободно?
Северцев обернулся и замер.
— Василий Павлович! Вот неожиданная встреча! Присаживайтесь, пожалуйста, я очень рад! — обрадованно восклицал Северцев, усаживая рядом Георгиева.
— Заходил к вам в гостиницу, но не застал. Как встреча прошла, с пользой? — спросил Василий Павлович, рассматривая меню.
Северцев сказал, что канадцы узнали больше от нас, чем мы от них.
— Нормально, все нормально, — заметил Георгиев и добавил: — Компания «Инко» — одна из крупнейших монополий в мире, имеет свои предприятия в США, Великобритании, ведет работы в Африке, Австралии. Около трех четвертей капиталовложений канадской фирмы «Инко» принадлежит американскому капиталу, даже президент фирмы проживает в США.
Северцев рассказал о предстоящей поездке в Торонто.
— Жаль, что поздно встретились! Курицу не берите, она какая-то синтетическая, а осетринку по-монастырски рекомендую! А еще душа мне шепчет: займи, но выпей. За встречу немножко «Столичной»! — предложил Северцев.
Георгиев согласно махнул рукой. Заговорили о выставке. Северцев делился своими впечатлениями, их было много. Георгиев взглянул на часы и, извинившись, куда-то отлучился.
Вскоре он возвратился. Пили водку, потом кофе, слушали приглушенно звучавшую музыку.
— С туристским осмотром выставки я покончил, у меня есть еще пять дней до отъезда, и я решил их провести по-своему. Знаю, что получу нахлобучку от начальства, но иначе не могу. — Георгиев откинулся на спинку кресла и закурил.
— Вы нарушитель? Это невозможно представить! — удивился Северцев.
— У туриста есть еще гражданская совесть и долг. — Георгиев обернулся к хлопнувшей двери, но, увидев вошедшего официанта, продолжил разговор: — По делу известного вам Птицына проходил свидетелем один немец, и он сказал, что один наш мерзавец, о кровавых делах которого я наслышался еще на фронте, благополучно проживает под чужим именем вблизи Торонто. Я обязан перепроверить сведения того немца, ведь мерзавцу будет предъявлен огромный счет. Поедемте вместе, я довезу вас до Торонто. Прямо сейчас, согласны?
«Волга» мчалась по широченной автостраде берегом огромного озера. По сероватой его глади были густо рассыпаны зеленые островки. Белоснежные катера оставляли на воде волнистые полосы.
Один за другим мелькали длиннющие бетонные мосты, по которым они мчались. Маленькие кемпинги, туристские поселки…
— Мы с вами, Михаил Васильевич, скоро расстанемся, — сказал Георгиев. — Игорь отвезет вас в Торонто, к мистеру Клиффу, — Георгиев кивнул в сторону молодого брюнета в черных очках, сидевшего за рулем. — Прошу вас, позвоните в Москве Елене Андреевне! Расскажите, что виделись. — Он протянул Михаилу Васильевичу красноватый кленовый лист. — Передайте ей канадский сувенир. Это самый канадский… Пожалуйста, передайте! — Он непривычно разволновался и умолк.
Ни о чем не спросил его Северцев, не мог спросить. Спрятал кленовый лист в свой паспорт.
Темнело. «Волга» мчалась сквозь мрачный лес к золотистому озеру, в котором быстро тонуло раскаленное солнце.
— Что-то на выставке я не встретил экспонатов знакомой мне фирмы «Майнинг корпорэйшн», — прерывая молчание, заметил Северцев.
— Ее больше не существует. Одна левая газета разоблачила фирму как используемую разведкой и этим торпедировала ее, — ответил Георгиев.
Северцев уловил в тоне его голоса ироническую нотку.
Пошел дождь, заплакало ветровое окно. В вечерних сумерках, когда совсем стемнело, боковое оконное стекло превратилось в зеркало, и Северцев мог незаметно наблюдать за Георгиевым. Василий Павлович сидел рядом с водителем, сосредоточенно курил папиросу за папиросой. Часто напряженно всматривался в заднее стекло, будто ожидал погони.
Перед глазами Северцева сидел человек, о котором никогда, наверно, не напишут хвалебного очерка, не напечатают его фотографии… Вот уже много лет каждый час, каждую минуту — за исключением коротких часов отдыха дома — он вынужден преодолевать в себе естественное, инстинктивное чувство самосохранения. Видимо, героизм состоит прежде всего в преодолении самого себя, преодолении в себе страданий, сомнений, наконец — страха. Вот и сейчас Георгиеву, может быть, придется идти в дождливую ночь, пробираться куда-то незнакомыми тропами, чтобы вывести на чистую воду укрывшегося от правосудия мерзавца, на совести которого десятки тысяч загубленных жизней советских людей. Ощущать отвратительное посасывание под ложечкой от наведенного на него, пусть пока еще в кармане врага, пистолета… А может быть, уже через минуту ему придется принять бой. Это все тот же миг преодоления самого себя. Это героизм, скрытый от постороннего взгляда. Когда Георгиев вновь повернулся к заднему окну, Северцев не выдержал, сказал:
— Думаю, что вас не похвалят за этот риск.
Георгиев тепло улыбнулся.
— За нами стоят люди, их судьбы, часто — жизни. Ради этого мы вправе рисковать своей.
У высокого придорожного киноэкрана машина резко затормозила. Игорь впервые открыл рот.
— Ни пуха ни пера! — пожелал он.
Георгиев шутливо послал его к черту. Не оглядываясь, Василий Павлович исчез в шумящей дождем темноте.
Вскоре у «Волги» вырос хвост: за ней неотступно катил глазастый «шевроле». На развилке Игорь резко свернул вправо и помчался по другому шоссе. Больше «шевроле» не появлялся.
Северцев думал о предстоящем разговоре с Еленой Андреевной. Что скажет он ей? Что четверть часа назад, — он посмотрел на часы, — Василий Павлович был жив и здоров?.. А что с ним будет в тот час, когда Северцев передаст ей необычный его сувенир?.. А если случится несчастье?.. Северцев будет казниться. Но ведь он ничего не мог сделать, чтобы предотвратить несчастье. Не может этого сделать и жена, он не принадлежит ей, не принадлежит даже себе. Каждый раз, когда он уезжаем, она, наверное, навсегда прощается с ним и безропотно ждет чуда. А оно вполне может и не свершиться, и тогда никто не будет знать об этом, кроме ближайших сослуживцев и ее — жены, внутренне давно готовой к вдовьей доле.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Валентин прислушался. Ветер посвистывал, гнал поземку, а рядом натужно выли буровые станки. Протер холодной рукой припорошенное серой пылью лицо, сплюнул с десен колючий песок и с трудом стал растаскивать по земле провода, присоединяя к ним конические колпачки сейсмоприемников.
Прикрыв чернявую голову большой, грузинского фасона, кепкой, нагибаясь навстречу ветру, подходил Костя. Левой рукой он придерживал гармошку.
— Во ветряга! Рот раскрыл — портки вздулись. Пора, Валечка, смываться к папочке! — выкрикнул вместо приветствия он. Осторожно положил к стволу высокого осокоря гармонь и, сложив ладони, закурил папиросу.
Валентин подул на красные, холодные пальцы.
— Значит, доказываешь? Ну, давай, давай, закаляйся! Только не перекались, ломкий станешь.
— Отстань, зануда! Тебе-то какое дело… — огрызнулся Валентин, прячась от пронизывающего ветра за ящик с оборудованием.
— Жалею великомученика, к тому же шабра. — Костя улыбнулся нагловато-лучезарной, загадочной улыбкой и под ее блистательным прикрытием рванул с головы Валентина пыжиковую шапку, водрузил ее на свою голову, а кепку напялил на Валентина.
— Ты что, спятил? — растерялся тот.
— Махнули — закон, — продолжая безмятежно улыбаться, ответил Костя.
Валентин колебался лишь одно мгновение. Дело не в шапке: уступить сейчас — посадить нахала себе на шею. И хотя Костя по виду был сильнее, Валентин дал ему подножку, с размаху ударил кулаком по челюсти. Костя упал. Сплевывая красную слюну, он медленно поднялся, стряхнул с полушубка песок со снегом и потянул за голенища валенки. Валентин принял боксерскую стойку, втянул голову в плечи в ожидании нападения…