Руфь почувствовала, как ее сердце разрывается между любовью к родителям и любовью к свекрови и Орфе. Если Махлон умрет, сможет ли она отвернуться от Ноемини и невестки и уйти прочь? Сможет ли она вернуться к прежней жизни склониться перед изваяниями, изображающими богов ее матери и отца, богов, в существование которых она больше не верила? То, что связывало ее с Ноеминъю, было глубже, чем просто родственные связи. Так получилось, что Руфь приняла веру своей свекрови в невидимого Бога. Она уже говорила отцу и матери о своей новой вере, и в ответ услышала их смех. «Как ты можешь верить такой чепухе? Невидимый Бог?» Руфь очень сильно любила своих родителей, но не могла отвернуться от Ноемини и той истины, которую узнала благодаря ей.
— Махлон, Ноеминь и Орфа — это моя семья, матушка, точно так же, как твоей стала семья отца, когда ты вышла за него замуж.
Лицо матери сморщилось, из глаз потекли слезы. Руфь обняла ее.
— Ты знаешь, я люблю тебя, матушка. Я всегда буду любить тебя. Но я должна поступать справедливо.
— Это несправедливо! Ты просто погубишь свою жизнь!
Руфь видела, что мать не желает понять ее. Все изменилось в жизни Руфи, и никогда уже не повторится то, что было раньше, когда она еще ребенком жила в доме своего отца. Теперь она женщина, у нее есть муж, свекровь и определенные обязательства перед ними. Ее жизнь больше не принадлежит ей. Даже если бы и принадлежала, то разве приняла бы она другое решение?
О, Господи, дай мне силы. Я как разбитый сосуд, из которого вытекло все масло.
Она должна была сказать своей матери правду. С ее стороны будет нечестно оставлять ей какие-то ложные надежды.
— Я не брошу Ноеминь, матушка. У тебя есть отец. У тебя есть мои братья с их женами, мои сестры со своими семьями. Если Махлон умрет, с кем останется Ноеминь?
— С ней будет Орфа, — упрямо заявила мать. — Пусть она остается с Ноеминью.
Орфа не верила в Бога Израилева. Она до сих пор поклонялась идолам и курила фимиам Астарте.
— Орфа добрая, она любит свою свекровь, но она не разделяет ее веру.
Глаза матери потемнели от гнева.
— Почему ты так упорствуешь в вере в этого невидимого Бога после всего, что случилось? Это несправедливо, что ты жертвуешь своей жизнью ради этой злосчастной семьи! Если Ноеминь решила уйти, пусть уходит!
Руфь не хотела снова начинать спор о том, во имя чьего бога строятся более величественные храмы или проводятся более роскошные и усердные службы. Она отодвинулась от матери и поднялась.
— Махлон нуждается во мне. Я должна идти.
Мать встала вместе с дочерью и с плачем проследовала за ней до дверей.
— Руфь, пожалуйста, подумай как следует о том, что собираешься сделать. Я прошу тебя! Не губи свою жизнь!
В душе Руфи боролись разные чувства. Любовь… сожаление… раздражение… смущение. Она обернулась и стремительно обняла мать.
— Я люблю тебя, — сказала она дрогнувшим голосом. — Скажи отцу, что я люблю его.
Руфь отпустила мать и поспешно вышла.
Быстро проходя по узким городским улицам, Руфь закрыла лицо шалью, чтобы прохожие не видели ее слез.
Когда садится солнце и вместе с появлением звезд и луны в сердце воскресают воспоминания, горе становится особенно острым. Улицы Кирхарешета опустели, все разошлись по своим домам и теперь спали, а в голове Ноемини продолжали шуметь мысли, она сидела на краю своей постели, прислонившись спиной к холодной каменной стене своего маленького дома. Она чувствовала себя одинокой, хотя в нескольких шагах от нее спали ее любимые невестки. Горе истощило их силы. Каждая потеряла своего мужа, сначала Орфа, а потом и Руфь. Но они никогда не ведали большего несчастья — утраты детей, потому что не имели их.
Мои сыновья мертвы! Мои сыновья, о, мои сыновья… Ноемини хотелось кричать от боли, но ради молодых женщин, спавших рядом с ней, она сдерживала свои чувства.
Было темно. Ночь окутала Ноеминь мраком, принеся с собой страхи и сомнения. Она пыталась молиться, но ее слова, произнесенные шепотом, казалось, отскакивали от потолка хижины и падали, неуслышанные, к ее ногам. Она начала размышлять. Слышал ли когда-нибудь Бог ее молитвы? Прислушивался ли Он когда-нибудь к ее просьбам?
Подобно полчищам саранчи, готовым уничтожить ее веру, сомнения овладели Ноеминью. Она зажала уши руками и стиснула зубы. Зачем существовали такие ночи? Иногда наступала гробовая тишина, и она могла слышать, как по ее жилам текла кровь. Ей казалось, что этот звук был подобен шуму ливня, чьи струи распахивали двери ее разума и затопляли его воспоминаниями о том, что она хотела бы забыть.