В глазах джентльмена, пристально и кротко смотревших ей в лицо, было заметно такое горячее и неподдельное сострадание, что дрогнуло даже окаменевшее сердце Руфи. Не спуская с него глаз, словно это была сама доброта, Руфь печально прошептала:
— Он оставил меня, сэр! Да, сэр, он уехал и бросил меня!
И прежде чем джентльмен сказал ей хоть слово утешения, она разразилась страшными, судорожными рыданиями. Высказанное вслух горе отдалось в сердце Руфи острой болью. Рыдания переворачивали душу ее собеседника. Но Руфь не смогла бы теперь расслышать его слов, да он еще не решил, что нужно сказать, а только стоял безмолвно, в то время как несчастная громко оплакивала свое горе. Когда Руфь наконец в изнеможении упала на землю и смолкла, то расслышала, как джентльмен прошептал:
— О Господи, ради Христа сжалься над ней!
Руфь подняла на него глаза, словно не понимая значения сказанных слов. Они затронули в сердце девушки какую-то нежную струну, и она прислушивалась к их эху. Руфи вспомнились детские годы, когда она сиживала на коленях матери, и ею овладело нестерпимое желание вернуть эти дни.
Джентльмен молчал — отчасти потому, что сам был сильно взволнован и тронут, отчасти потому, что инстинктивно догадывался дать девушке время прийти в себя. Но Руфь вдруг вздрогнула, быстро вскочила и, оттолкнув его, бросилась к калитке. Горбатый джентльмен был плохой ходок, но собрал все свои силы и поспешно двинулся за ней через дорогу, по камням и утесам. Однако он плохо видел в сумерках, двигался неуверенно и вскоре споткнулся и упал прямо на острый камень. Из-за острой боли в спине он вскрикнул. Этот пронзительный крик разнесся далеко в тишине ночи, когда и птица, и зверь давно устроились на отдых. Руфь, которая неслась вперед в каком-то забытьи, услышав крик, тотчас же остановилась. Голос боли сделал то, чего не могли бы сделать никакие увещания: на время Руфь забыла о себе. Даже теперь, когда казалось, что все добрые ангелы покинули ее, Руфь была все той же доброй и нежной девушкой, что и раньше. Прежде, едва услышав или увидев страдания живых существ, она сразу же устремлялась к ним на помощь. И теперь, когда Руфь готова была покончить с собой, крик страдания заставил ее вернуться туда, откуда он послышался.
Горбун лежал среди камней, не в силах подняться на ноги. Однако, как ни сильна была физическая боль, она казалась ничтожной сравнительно с той нравственной пыткой, которую он испытывал: он думал, что из-за несчастного падения упустил последнюю возможность спасти девушку. Какой же радостью и благодарностью наполнилось сердце горбуна, когда он разглядел ее приближающуюся фигуру!
Руфь остановилась, прислушиваясь, а потом медленно пошла назад, словно разыскивая потерянную вещь. Джентльмен едва мог говорить и только испустил звук, который прозвучал как стон, хотя сердце его трепетало от радости.
Руфь торопливо подошла к нему.
— Мне очень больно, — проговорил он, — не покидайте меня!
Его нежная, слабая натура была не в силах больше выдерживать боль: он упал в обморок.
Руфь побежала к горной речке, с шумом падающей в озеро. Этот звук еще минуту назад манил ее искать забвения в холодных озерных водах. Зачерпнув в сложенные ковшом ладони холодной воды, она спрыснула ею лицо несчастного и привела его в чувство.
Он молчал, пытаясь сообразить, как заговорить, чтобы заставить девушку выслушать себя. В этот момент она тихо спросила:
— Лучше вам, сэр? Вы сильно ушиблись?
— Нет, не очень, теперь мне лучше. От быстрого движения я теряю равновесие и вечно спотыкаюсь. Кажется, я запнулся об один из этих торчащих камней. Боль скоро пройдет. Не поможете ли вы мне дойти до дому?
— О, конечно! Вы можете идти? Боюсь, вы слишком долго лежите на мокрой траве. Посмотрите, какая роса!
Ему так хотелось исполнить ее желание, что попытался подняться. Однако боль была слишком велика, и Руфь это заметила.