же и в других городах, отлученных от державы его царского
величества! Вы привыкли считать нас за безумный скот, сами без
нас усоветовали какие городы оставить себе, какие уступить, тогда
как эти городы достались в?м не вашею силою, а Божиею
помощью и нашим кровным мужеством. Мы хоть и овцы, только
Христовы овцы, кровью его искупленные, а не бессловесные.
Часто слышится от ваших московских людей такое суждение: во-
лен-де король какую хочет веру иметь в своем государстве, волен
благочестивые церкви переделывать в униатские и в костелы. Да
не будет так! не даст еще Господь Бог нас в рабство! Его
королевское величество знает, что предки наши, как равные с равными
и вольные с вольными с поляками во едино тело сложились, под
единым государем, волею себе выбранным и присягою
утвержденным. А того ига, что честность твоя советуешь нам, ни отцы
наши, ни мы не обыкли носить. Честность твоя советуешь нам
отступить в подданство царского величества от державы
королевской: не являйся разорителем закона коммиссаров обоих народов.
Писано 2 генваря 1663 г.>.
В таком же смысле были и объяснения Григория Дорошенка
с Тяпкиным. Григорий Дорошенко упрекал московское
правительство, зачем не допустило козацким депутатам находиться при
совещаниях, происходивших между польскими и московскими
послами о перемирии, - зачем дозволило выбирать в
начальственные уряды неприродных Козаков; говорил, что союз с татарами
козакам нужен, чтоб их оборонять от ляхов, изъявлял страх, что
если московский государь пойдет в Киев под предлогом Богу
молиться, то станет своими войсками помогать ляхам против коза-
ков; наконец, после всего посланцы Дорошенка сказали: <Мы, все заднепровской стороны козаки, хотим быть по
первому подданству и по присяге под высокодержавною рукою его
царского величества, только чтоб у нас в городах и местечках
III
воевод и залог (гарнизоны) и всяких чинов начальников
московских не было; оставили бы за нами не нарушенными вольности
и права козацкие: гетману над всею Малою Россиею обеих сторон
Днепра быть бы одному Петру Дорошенку, поборов и всяких
податей с мещан и со всяких тяглых людей никаких не имать.
Гетману же Бруховецкому можно прожить о себе: он пожалован
превысокою совершенною честью и многими маетностями, поэтому ему уступить свое гетманство Дорошенку можно>.
Произнося такое желание, Григорий Дорошенко и Бускевич
просили не писать этих слов в официальных пунктах, .чтобы о
том преждевременно не разошлось в народе.
Тяпкин в Переяславе присмотрелся к состоянию умов в народе
и привез в Москву неутешительные сведения. На левой стороне
Днепра все более и более начинал народ любить Дорошенка. То
было время самой высшей популярности Петра Дорошенка.
Надеялись от него желанных перемен. Вообще потолкавшись между
малороссиянами, Тяпкин понял, что народ не
благожелательствовал безусловно московской власти. Больше всех городов
малороссийских узнал Тяпкин Переяслав, и о переяславцах изрек такой
приговор: <в Переяславе нет ни одного доброго человека ни из
каких чинов, все бунтовщики и лазутчики великие, ни в одном
слове верить никому нельзя>. По его мнению, обратить на
истинный путь малороссиян в то время возможно было только
присылкою многочисленного великороссийского войска. <Если бы, -
замечал Тяпкин, - в Переяславе было ратных тысячи три, а мало
что две, так малороссияне стали бы тогда страшны (т. е.
осторожны) и верны, а то царских ратных людей очень мало, да и
те босы и голодны и бегут врознь, а переяславский воевода Алек-
сеей Чириков, - человек больной и беспечный. Буде ратных
людей в Переяслав не прибавят, а прежних не накормят и не оденут, то некому будет содержать такого многолюдного города, а между
тем во всей Малой России поднимается великий мятеж>.
Положение Переяслава, как близкого к заднепровской Украине
города, давало ему именно в те дни большое значение: переяславские жители, козаки и мещане, вели частые сношения с
правобережными, а с правого берега приходили в Переяслав гости, старавшиеся внушить жителям неудовольствие к своему
положению и надежды на Дорошенка. Недавно еще в Переяславе был
бунт, и многие, спасшись в то время от казни, теперь снова