— Да, да… разумная у тебя голова, пане Иване, — заговорил оживленно Богун, приводя своей похвалой в смущение Мазепу, — нет у нас совсем ладу, а стоит какой-то разгардияш, безначалие и бесправие… всякий хочет паном быть, а «на греблю некому», всякому люб лишь разгул, а подчиниться какой-либо власти никто не желает… Ты говоришь, что неизвестно у нас, кому выбирать гетмана?.. А я тебе скажу, что у нас неизвестно, кто имеет право назначать и полковника, и сотника, и хорунжего, и даже бунчукового товарища! То назначает их гетман, то полк или сотня, а то и сами себя, кто желает.
Мазепа кивнул утвердительно головой, а Кочубей даже рассмеялся, но потом, спохватившись, что смех его не соответствует серьезности разговора, сконфуженно вышел в другие покои, захватив порожние фляги.
— Ну, так видите ли, друзья мои, — заговорил теперь более спокойно и уверенно гетман, — в какую злую годину взял в руки я булаву; я убежден был, что моя голова и мое сердце нужны для отчизны, и порешил искренно, что если найдется голова полезнее моей, то я с радостью переуступлю ей свою власть… Главное лихо, что губит и силу народа, и взаимную кровную связь, было и есть, повторяю, расторженье Украйны на две части… причем и Запорожье еще кинуто в какие-то особые, чуждые условия. Я поставил своей первой и главной задачей воссоединить разорванную на части нашу неньку, и этой думке я не изменил, мой любый Иване, и не изменю, пока не сдохну…
— Петре, любый! — схватился Богун и обнял его горячо. — Да разве у меня и на мысль приходила когда-либо зрада? Я только подумал было, что ты затягиваешь исполнение.
— Нет, дослушай, Иване, — усадил ласково Богуна гетман и наполнил ему кубок вишневкой, — раз я задался такой думкой, так должен же был держать крепко булаву в руке и не отдавать ее первому желающему. А разом со мною за эту булаву схватились и Опара, и Суховей, и Ханенко… Значит, и мне, прежде чем промышлять о соединении Левобережной и Правобережной Украйны, нужно было помыслить, чтоб Правобережная не распалась еще на четыре части, и я должен был бросить правый берег… оставить все добытое… — сказал он как-то смущенно, опустив вниз голову, а потом, после небольшой паузы, начал с напускным одушевлением: — Я попробовал прежде действовать увещанием, предлагать даже свою булаву, лишь бы все уступили кому-нибудь одному, но никто не шел на уступки, а напротив, всяк начал действовать силой, и я должен был противопоставить силе силу… с Опарой я справился скоро, Суховей убежал, но Ханенко накликал татар и пошел с ними жечь и грабить родную страну… А тут еще и поляки двинули на меня свои хоругви… Куда мне было броситься? К Москве? Но она нас не хотела и отдала, по Андрусовскому договору, во власть наших исконных врагов… Я и обратился к Турции, единственной, хотя и чужеверной, но могучей державе: она ведь отмежевана от нас морем и не сможет нас проглотить, а помочь нам своей силой может, — закончил Дорошенко.
VI
— Так-то оно так, — произнес Богун вдумчиво, — но бусурманского ига не может народ потерпеть…
— Не ига, а лишь союза, — возразил раздраженно гетман, побагровев от досады; видимо, это был для него особенно щекотливый вопрос. — Я в этом глубоко убежден и теперь… И Турция уже мне оказала услугу, смирила поляков — раз, а потом, когда меня осадил татарскими ордами у Коротни Ханенко, то я пять месяцев там пропадал и пропал бы, но одно слово турецкого посла заставило татарву отступить, и я мог тогда свободно двинуться к Умани и утвердить в том краю свою власть…
— Но Ханенко же снова тебя накрыл с татарами под Стеблевым? Значит, слова падишаха для них ре важны, — заметил лукаво Богун.
— Что ж тут удивительного? — ответил тогда уверенно гетман. — Мурзы и султаны непослушны, самоуверенны, — там тоже безладье.
— А еще и то, — добавил Мазепа, — разве для татарина интересен порядок в устройстве соседа? Ведь порядок дает силу, а сила сокрушает разбойничьи набеги.
— Ну, вот и легко их, разбойников, было подкупить грабежом и накинуть на меня дикие орды… Тут уже спас меня нежданно–негаданно Сирко, и мы разбили наголову татар, а Ханенко едва унес ноги… Вот тогда только, когда про Ханенка и слух простыл, а я остался один с булавой по Правобережной Украйне, тогда только я снова приступил к выполнению своей задачи, к воссоединению разорванных частей родины, и двинул на левый берег свои полки…
— И имел громаднейший успех, — прервал его запальчиво Богун, смешавший последний поход на правый берег с первым, — все тебе стало сдаваться без боя, везде твое имя благословлялось, и народ, озаренный новой надеждой, поднял голову, свергнул и растерзал даже ненавистного ему Бруховецкого, провозглашал уже тебя единым гетманом обеих Украйн, но ты в самую важную минуту…