— Я думаю, ты будешь отличным организатором вечеринок, малышка Джиджи. — Я улыбнулась ей в зеркало заднего вида.
На мгновение стало тихо, и я подумала, что уклонилась от пули - пока она не сказала:
— Ты не ответила на мой вопрос, мамочка.
Мое сердце упало.
— О чем ты спрашивала, милая?
Она вздохнула и закатила глаза.
— Я спросила, кто такая стлиптизерша.
Я знала, что этого не избежать, и я не собиралась лгать ей, поэтому сделала глубокий вдох и сказала правду:
— Ну, стриптизерша - это человек, который танцует перед людьми в качестве работы, как мама в клубе, но разница в том, что стриптизерша снимает свою одежду, а мама никогда не делала этого, когда танцевала.
Я снова взглянула на нее в зеркало заднего вида и увидела, что ее глаза расширились, словно блюдца.
— Они голые? — прошептала она.
— Нет, не совсем голые. Они не снимают нижнее белье.
Ладно, мне пришлось немного соврать. Я не хотела запятнать ее маленький ум на всю жизнь.
— Итак, Джиджи, если Бентли Парсонс или кто-то еще скажет, что твоя мама - стриптизерша, скажи им, что они ошибаются.
— О, я так и сделала, мамочка. Я сказала, что он большой, толстый обманщик. Я сказала, что моя мама - балерина, и она самая красивая балерина на свете.
Тогда я заплакала. Не потому, что мне было грустно. Ну, немного, потому что мне было грустно. Но в основном потому, что у меня был самый лучший ребенок на свете.
Зевс пригласил меня на ужин. Он сказал, что нам нужно выбраться куда-нибудь и провести какое-то время вместе. Тетя Элли предложила присмотреть за Джиджи. У них будет вечер баловства и кино.
Мы пришли в Louie's Oyster Bar & Grille. Там готовят потрясающие морепродукты, и нас усадили за уединенный столик, с которого открывается прекрасный вид на залив Манхассет.
Но, похоже, уединения все же недостаточно. Вскоре после того, как мы сделали заказ, кто-то из обедающих встает из-за стола и подходит к нам, чтобы попросить автограф Зевса. И это как магнит еще для многих людей.
Зевс соглашается, дает автографы и даже позирует для нескольких фотографий.
Я стараюсь не чувствовать себя обиженной. Но после того, как в течение недели мне в лицо тыкали камерой, мое терпение начинает лопаться.
Я понимаю, что эти люди поддерживают его. Но они также могут быть людьми, которые слушают сплетни и сами их распространяют.
— Я в туалет, — говорю Зевсу, отодвигая свой стул, пока он разговаривает о боксе с этой нетерпеливой тридцатилетней женщиной.
Я не тороплюсь покидать туалет. Наношу помаду, распушиваю волосы. По сути, я тяну время, прежде чем мне придется вернуться к нашему ужину на двоих, плюс один и еще кто-нибудь, кто мог бы присоединится.
Я выхожу из туалета и с удивлением замечаю, что Зевс прислонился к противоположной стене, ожидая меня.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
Я киваю.
— Позволь мне спросить еще раз. Ты в порядке? И на этот раз не лги.
Я прищуриваюсь.
— Нет, — правдиво отвечаю я. — У нас была дерьмовая неделя. И сейчас мы должны были находиться здесь, проводить время вместе, но единственное время, когда мы действительно были наедине, было в машине по дороге сюда, потому что с тех пор, как мы приехали, все остальные хотели завладеть твоим вниманием. И я знаю, что это не твоя вина. Но сейчас я чувствую себя злой и иррациональной, поэтому я обвиняю тебя.
— Значит... я так понимаю, ты не наслаждаешься собой?
Мои глаза переходят на его, и этот ублюдок улыбается.
— Задница.
Я пихаю его в плечо.
Он хватает меня за запястье и притягивает к своему большому телу, обхватывая меня руками. Он проводит губами по моим губам, и я расслабляюсь от его прикосновения... от его вкуса.
— Мне жаль, — говорит он, прижимаясь своим лбом к моему. — Я тоже хотел, чтобы эта ночь была только нашей.
Я вздыхаю.
— Я знаю. Просто в данный момент это отстой.
— Ты хочешь уехать отсюда? Поехать куда-нибудь, где не так хреново?
— Или «отстойно» звучит лучше, — язвлю я.
Он глубокомысленно усмехается. Я чувствую, как вибрация от его груди проникает в мою.
Я слегка откидываю голову назад и смотрю ему в глаза.
— Мы уже заказали еду, — мрачно говорю я.