Лучше просто некуда, блядь.
— Повтори, — звуки вязнут в гортани, пропитываясь мерзким привкусом сорокаградусного пойла и удушливым ядом отчаяния; смятые купюры летят на стойку оригами-журавликами; в прозрачном алкогольном море Титаниками барахтаются и тонут цветные вспышки диско-огней.
Черных уходит из продымленной шумности после n-ой стопки — шатающийся, злой, пропитанный алкоголем до болезненно зудящих мыслей; какая-то незнакомая девка цепляется к локтю раскрашенно-надушенной липучкой.
Черное платье и светлые волосы — этого на сегодня достаточно.
Новые кожаные сиденья в недорогой, но приличной вполне иномарке поскрипывают порнографически-пошло; короткое платье летит на пол флагом сдающихся; светлые волосы мажут по лицу выгоревше-солнечными прядями, и о том, что его сейчас отпустит, Черныху почему-то совсем не думается.
Светлая макушка с косым пробором склоняется похабно-низко — Черных думает, что всегда терпеть не мог крашеных.
Стройные обнаженные ноги трутся о ткань джинсов с это-должно-быть-возбуждающе отработанностью, пока умелый рот скользит по напряженным плечам, оставляя ярко-красные разводы помады — Черных отстраненно думает, перед сколькими еще эти самые ноги "разводятся как мосты".
— Выметайся, — черно-шелковый комок платья и несколько купюр за "непроделанную работу"; резким рывком распахнутая дверь.
Черных думает, что, быть может, именно в этот момент седеющий хмырь вытрахивает приглушенные стоны из тонко-изящного тела бывшего куратора — становится так тошно, что хочется что-нибудь разбить. Рожу ему или свою собственную башку, в которой о ней слишком много. Слишком грязного.
Черных лупит сжатым кулаком по приборной панели — костяшки пронзает саднящей болью. Почти-привычной, почти-хронической.
Сдавленно матерится.
========== Запоздалая оттепель ==========
Впервые Черных трахает ее в собственном кабинете — среди тесноты выкрашенных бежевой краской стен, привычных запахов автомастерской, разлетающейся листопадом документации, прямо на столе — как в дешевом и пошлом кино из категории 18+ — слабонервным не входить, ага. Именно трахает, выбивая из нее сдавленно-стыдливые стоны, из себя — ядовитые мысли, разрывающие мозг до салютных вспышек перед глазами — так, как мечтал когда-то, будучи еще раздолбаем-студентом с бушующими в крови гормонами и диким стояком на свою подчеркнуто-интеллигентную и занудно-правильную преподавательницу.
Оба где-то на уровне подкожного признают: консультация по поводу какого-то запутанного случая с автокатастрофой, несколько деловито-точных вопросов и отстраненная вежливость — только повод. Светлая рубашка, цепляющаяся за край стола, темная форменная юбка на расчерченном светом полу и сдавленные стоны Лавровой тому в подтверждение.
Когда она — прерывисто-жарко дышащая, с искусанными до красноты губами, с растрепанными завитками отливающих светлым золотом волос, в полуснятой рубашке с раздражающими и будоражащими погонами, приглушенно и беззащитно вскрикивает на грани слышимости, вздрагивая будто от боли, Черных с едко-ревнивой насмешкой думает, что либо ее вышедший в тираж супергерой в постельных баталиях далек от героизма, либо до неприличия приличная "хорошая девочка" имела (забавный каламбур, не правда ли?) что-то похожее на близость какую-нибудь вечность назад. И последнее — ничего удивительного — было бы предпочтительнее.
— Черных... что вы... что мы... — растерянная хрипловатость вибрирует неприкрытым смятением — Черных судорожно сглатывает рвущееся с губ что-нибудь цинично-пошлое и отрезвляющее, тисками вдавливая ладони в трогательные ямочки на пояснице и захлебываясь расплавленной мягкостью взгляда, вдруг замечая: глаза у нее цвета прохладно-синеющей оттепели.
Пусть и запоздалой
Перезваниваться — удел слащавых романтиков с хилой деликатностью и раздражающей тактичностью, сводящей зубы; походы в ресторан с проявлениями нудной галантности, какие-то дурацкие фестивали "передового" искусства и музейные выставки отправляются в ту же корзину глупо потраченного времени. Редкое исключение — какой-нибудь эффектный боевичок или дурацкая фантастика на экране, не-наблюдаемая с последнего ряда кинотеатра — возмущенное "Черных-ну-не-здесь!" тоже вполне себе киношно-наигранное.
"Сегодня приеду"
"Мне некогда!"
"А мне похуй"
"Черных, вы меня так иногда бесите!..
"Взаимно, Екатерина Андреевна"
Главное — искренность, ага.
Июнь липнет к лопаткам плотной сеткой косого дождя; запах мокрой листвы и прибитой к асфальту пыли терпкостью режет грудную клетку наравне с едким никотино-дымком, тающим в воздухе. Город с высоты балкона — игрушечный макет к книге сказок, расцвеченный редкими пятнами промокших фонарей.
Дебилизм ситуации, впрочем, тоже вполне себе сказочный.
— Мне уйти? — голос предательски срывается на раздраженно-сигаретную хрипотцу; калено-асфальтная серость глаз буром ввинчивается в залитое закатным румянцем лицо.
Какой-то херов институт благородных девиц, мать вашу.
Лаврова молча качает головой — спутанные пряди золотистыми змейками взвиваются по плечам, расчерчивая влажные дорожки по светлой коже с красноватыми вспышками — следами недавнего безумия и нахальной бесцеремонности.
— Мне похер, что там у тебя с этим старым недогероем, но чтобы я его больше рядом с тобой не видел, все ясно? — чеканка слов яростно-железная, и хватка, тонкое запястье сковавшая, вполне соответствующая. У Лавровой неприлично-припухшие губы возмущенно подрагивают в попытке не то послать, не то возразить, не то объяснить, но у Черных в потемневшей радужке — зарождающаяся предгрозовая хмурость, вспоротая молниями жгуче-ледяного недовольства и, кажется, ревности — лучше не обострять.
— Кофе... будете? — смущенная заминка разрезается неловкой паузой — Черныху странно и смешно наблюдать ее манеры вечной леди, когда какие-то минут двадцать назад хрипловатой едва-слышимостью выстанывала что-то бессвязное, содрогаясь под ним, затисканная грубоватой наглостью сильных рук едва ли не до синяков.
— И что покрепче тоже, — прохладная ухмылка сквозит откровенно-жарким намеком: из "покрепче" в этой квартире обычно бывает только секс. Впрочем, и этого хватает с лихвой — истинным леди не пристало бухать как пиратам. А вот трахаться с плохими парнями — вполне себе вариант.
По крайней мере, по классике.