— Делай как лучше. Своих людей готовь на двадцать третье. У меня тут тоже кое-какие дела есть, дня на три хватит.
Сразу же после этого разговора Жан пошел к Деду.
Ни самого Толика Большого, ни Виктории Рубец на квартире не было. Старик лежал на кровати.
— Привет, Дед! — весело крикнул Жан. — Ну, как себя чувствуешь?
— Ничего... Хоть со скрипом, но дышу.
— Как ты смотришь на то, чтобы выбраться в лес?
Старик еще живее зашевелил белыми метелками усов и довольно ответил:
— Это было бы очень хорошо. Но есть ли связные?
— Ты же должен знать — у нас все есть...
— Хвалюшка ты...
— Совсем нет. Связная Зина пришла от «Дяди Коли». Она согласна забрать тебя и еще кое-кого.
— Ну, это хорошо. Из леса и через линию фронта пробраться легче. Когда нужно отправляться?
— Двадцать третьего. А ты достаточно подремонтировался? Сможешь идти?
— Да уж Витя старается... Она лучше любого доктора лечит. Золотые руки у женщины.
— Да, руки золотые...
— Трудно тут будет ей. Мало наших остается.
— Это ничего. Сейчас мало — будет больше. Так собирайся, Дед. До свидания!
Потом Жан разыскал Казаченка и тоже предупредил его, что и он должен оставить город.
С уходом Сайчика Виктории Рубец действительно стало тяжело. Поведение Анатоля Филипенка было подозрительным. То он хвастал, что создается новый подпольный центр, то расспрашивал о подпольщиках, которых он не знал, но о существовании которых слышал от других. Витя ничего не говорила ему, уверяла, что никого, кроме него, из подпольщиков не осталось, что все, кто не был арестован, в том числе и Жан, укрылись в лесу, в партизанском отряде. А в добавление ко всему пришла невеселая весть. Сестра Мария Федоровна прибежала к Виктории в больницу и сообщила, что арестовали Ивана Козлова. Некоторое время он скрывался у знакомых на улице Кропоткина. Потом выяснилось, что нужно оттуда уходить — в доме сидел шпик. Пришлось вернуться к Марии Федоровне, хотя ясно было, что здесь ему нельзя долго задерживаться.
Проглотив несколько ложек баланды, заторопился:
— Ну, я пошел!
— Куда?
— Скоро приду.
Но вернулся только в десять часов вечера. Весь день пробыл у Аллы Сидорович.
А в шесть часов утра под окном загудела машина и остановилась. Потом скрипнула калитка и послышался сильный стук в дверь. Не успела Мария Федоровна одеться, как сорванная с петель дверь уже лежала на полу и в квартиру ворвалась банда гестаповцев. Один из них — в маске.
— Где ваш квартирант? — спросил он у хозяйки.
Побледневшая Мария Федоровна пробормотала что-то неопределенное. Провокатор в маске, не дожидаясь ее дальнейших объяснений, бросился в комнату, где спал сын Марии Федоровны, и осветил фонарем его лицо.
— Нет, это не тот, — сказал нарочито измененным голосом провокатор, чтобы его не узнала Мария Федоровна.
Оттуда побежал в комнату Ивана. Козлов успел уже одеться. Он стоял около постели, застегивая пуговицы.
— Этот, — показал на него человек в маске.
Самый дюжий гестаповец приблизился к Ивану и изо всей силы ударил его кулаком в висок. Иван пошатнулся и опустился на пол. Тогда гестаповцы стали топтать его ногами, стараясь ударить каблуком по лицу. Били долго, с наслаждением, озверело.
Выслушав рассказ сестры, Виктория сказала:
— Я тоже фактически арестованная. Вчера пришел Толик Большой и сказал, что из Москвы прибыла десантная группа. Говорит, собираются наградить товарищей, которые остались еще на свободе. Я не хотела идти на встречу с этими десантниками — чуяло мое сердце недоброе. Но Толик заставил идти, даже угрожал мне, если не пойду. Очутившись в незнакомой квартире на Комаровке, я увидела троих, якобы русских. Только было у них что-то нерусское, но что — я и сама не могла определить. Аргументация в их разговоре какая-то странная. Предложили создать новый подпольный комитет из числа оставшихся на свободе.
Я сказала, что не знаю, кто остался на свободе. Тогда Толик начал называть клички тех, кто пошел в партизанские отряды и кто арестован. Всех по порядку. Я под столом наступила ему на ногу: мол, что ты делаешь, негодяй! А он так злобно ощерился: «Зачем затираешь людей? Их же наградить нужно!»
Передо мной положили чистый лист бумаги, карандаш и настойчиво предложили: «Пиши всех, кого знаешь!»
«Никого я не знаю, — ответила я. — Осталась одна. Никакой связи ни с кем не имею».
Они и просили, и требовали, и угрожали, но я не написала ни одной буквы.
«Хорошо, иди подумай, а завтра скажешь обязательно», — проговорил один из них, видимо старший.
Когда мы вышли, я и спрашиваю Анатоля: «Разве ты не видишь, что это переодетые гестаповцы?»
А он отвечает: «Зачем так говорить? Я сам проверял их документы. Это московская десантная группа». Тогда я убедилась окончательно, что Филипенок — провокатор. Но было поздно. Они и ко мне гестаповца приставили. Осторожно посмотри направо, в углу сидит носатый тип. Это он...
— Попробуй убежать, — посоветовала Мария Федоровна.
— Ничего не выйдет. Смотри, как глазами стрижет... За каждым движением следит. Теперь ты иди, пока не поздно, пока он один здесь сидит, а то и к тебе прицепится.
Они обнялись на прощанье, наверняка зная, что это их последнее в жизни объятие.
А через два часа в больницу пришла группа гестаповцев. Они забрали Викторию и повели на квартиру. Шли уверенно, хорошо зная, где кто живет и где что лежит.
Обыск начали с комнаты Вити. Старший гестаповец сразу же направился к кровати и отбросил подушку. Под подушкой лежал новенький пистолет «ТТ».
От удивления Витя даже онемела. Она смотрела на пистолет и не верила своим глазам. За все время, пока она жила в этой квартире, пистолета у нее в руках ни разу не было. Это дело Анатоля Филипенка, ведь никто, кроме него и нее, не имел ключа от квартиры.
— Ну, Виктория Рубец, как это называется? — насмешливо спросил гестаповец, показывая на пистолет. — Бандитизм? Партизанщина?
— Нет, мерзкая провокация, — ответила она.
— Может быть, вы скажете, что под подушкой лежала детская игрушка?
— Под подушкой лежал пистолет, — сурово ответила Витя. — Но положил его туда негодяй с провокационными целями. И как вам не стыдно пользоваться услугами таких мерзавцев, как Филипенок?!
— Мы пользуемся услугами всех, кто нам помогает. И это вас не касается. Давайте посмотрим, что еще есть в вашей постели.
Он откинул одеяло — под ним белела кипа листовок.
— Ого, здесь и пропаганда есть!.. — ехидно сказал гестаповец. — Пани имеет много квалификаций...
— Я не удивлюсь, если вы сейчас под матрацем слона найдете. Живого... — в тон ему ответила Витя. — Это зависит от того, что вы приказали своему холую Филипенку подложить сюда.
Гестаповцы ничего больше не нашли и повели Витю в СД.
До 30 октября Жан закончил все свои первоочередные дела: вывел из лагеря группу военнопленных советских офицеров, собрал медикаменты и новые сведения о размещении военных частей и штабов в городе, перепрятал подпольную типографию и только после этого пошел в партизанский отряд «Дяди Коли».
В отряде он пробыл до половины декабря. Связные, по-прежнему регулярно ходившие в город, сообщили, что аресты закончились, гестаповцы ведут следствие.
— Нужно возвращаться в город, — решил Жан и сказал об этом командованию отряда. — Там теперь работы непочатый край.
Горком в Минске перестал существовать. Да и восстанавливать его в городе не было смысла. Дело в том, что фашисты досконально изучили методы работы подпольщиков, подготовили провокаторов и шпионов, усилили террор. Концентрировать в таких условиях все руководство подпольем города в одних руках, да еще оставаться горкому в самом городе было очень рискованно и нецелесообразно.
Это понимали многие подпольщики. Они перестали держать старые связи, отдавая все внимание оказанию помощи партизанским отрядам.