Внизу приписала: «Какое радостное утро было для меня — я удачно передала шоколад, много воды дала — необычайная жажда была у него. Боюсь, что от сладкого еще больше пить захочется. Днем уже все переменилось, не могла «С» передать письмо. Скорей бы ночь прошла. Дождаться утра — идти на работу.
С приветом жму руки. Фрида».
Дни шли за днями, полные тревог и забот, надежд и разочарований.
Восьмого марта Роза Книгова топила для гестаповцев баню. Она сидела около печи и задумчиво следила за языками пламени, которые весело танцевали над поленьями дров. На стене дрожала, прыгала ее согбенная тень.
Грустные и тревожные мысли не давали покоя девушке. Что ждет ее, Фриду и мать? Отец уже погиб во время погрома 7 ноября 1941 года. Где-то по ту сторону фронта воюют братья: Мотя, танкист, и Моисей. В Ленинграде — три сестры. Немцы говорят, что Ленинград блокирован и много людей гибнет там от голода, бомбежек и обстрелов. Живы ли они, сестры? И что станется с нею самой?
Была возможность перебраться в лес. Их с Фридой охотно взяли бы партизаны — ведь они медички, а в лесу такие специалисты очень нужны. Но не оставишь же старую мать. Правда, она говорила: «Идите, дочушки, спасайте свою жизнь, она еще молодая, а я одна здесь останусь...» Но кто же бросит свою мать в беде?!
А теперь здесь важное дело нашлось. Подпольщики попросили Фриду помочь арестованному Саше убежать из тюрьмы СД, а Фрида привлекла к этому делу и ее, свою сестру. Не оставишь же в беде Фриду и такого человека. Роза несколько раз видела его. Открытое, мужественное, решительное лицо хлопца навсегда запомнилось ей. Такого нельзя забыть. Даже нечеловеческие пытки не лишили его исключительной привлекательности, силы воли, человеческого достоинства. Недаром же Фрида так очарована им.
Мысли девушки были прерваны двумя латышами-гестаповцами. Они вдруг ворвались в баню с криком:
— Где Фрида?
— Придется подождать ее, сейчас придет, — спокойно ответила Роза. — Она пошла получать хлеб.
Они молча сели на скамейку и стали ждать. Молчала и Роза.
Вскоре пришла Фрида. Гестаповцы отозвали ее в сторонку, один из них вытащил какую-то бумажку и показал ей. Фрида вспыхнула и горячо запротестовала:
— Как вам не стыдно обращаться ко мне с такой просьбой! Вы же сами служите в СД и хорошо знаете, что такие дела строго запрещаются. Если вы хотите передать что-нибудь своим друзьям на гауптвахту, то делайте это только через начальника, а я не могу ни в чем помочь вам.
— Подожди, не трещи, — перебил ее гестаповец, который держал бумажку. — Ты скажи, кто написал это... Записка написана кем-то из арестованных для передачи на волю...
— Что вы привязались ко мне? Откуда я знаю, кто написал вам записку. Не приставайте!
Гестаповец злобно затряс головой:
— Умеешь отбрехиваться... Тогда скажи, чье пальто висит там, около стола начальника.
Роза подхватилась:
— Мое пальто... Я повесила...
— Так вот эту записку я нашел в манжете твоего пальто, — процедил гестаповец сквозь зубы, не спуская глаз с Розы.
Розу будто молотком стукнули по голове. Перед глазами все закружилось. Мозг лихорадочно работал, искал выхода. Отпираться, отказываться от всего — бессмысленно. Гестаповцы поверят своему, а не ей. И заберут тогда их обеих — Розу и Фриду. А сестру надо спасать, выгораживать...
— Пошли! — приказал гестаповец.
Розу повели к следователю. Пока шла, надумала, как объяснить появление опасной записки в ее манжете.
Гестаповец сообщил следователю, что обыскал пальто Розы в три часа дня 8 марта.
Следователь обратился к Розе:
Ну, говори ты... Может, начнешь отрицать?
— Нет, паночек, зачем я буду отрицать? — невинным голосом начала Роза. — Как раз в час дня я пошла в нашу столовую за обедом. В коридоре, где я убираю, увидела сверточек из белого полотна, перевязанный ниткой. Руки мои были заняты посудой, а карманов, как вы знаете, в пальто нет, я и сунула сверток за манжету.
— А зачем ты подняла сверток, который не принадлежит тебе? — спросил следователь.
— Из простого любопытства. Да притом же я уборщица, я обязана поднимать все, что лежит на полу, чтоб чисто было.
— Подожди, признаешься... — пригрозил следователь. — Отведите ее в камеру...
Розу посадили в тюрьму. Обстригли пышные черные волосы и сделали девушку совсем похожей на озорного мальчишку. Две недели вели следствие, не вызывали на допрос. Только 25 марта вызвали на допрос и начали пытать. Били по всем правилам инквизиции.
— Говори, почему подняла сверток с пола, — добивался следователь.
— Я думала, в свертке — деньги, которые потеряли евреи, идя за обедом. Очень часто они теряют документы, деньги и всегда спрашивают у меня, так как я прибираю коридор.
Следователь долго еще бил ее, но девушка говорила одно и то же.
Начальник характеризовал Розу как старательную и честную работницу. К тому же из записки Жана следователи ничего не могли понять — в ней были одни намеки, понятные только тому, кто писал записку и кому она предназначена. Следствие ничего не дало, и через месяц после ареста Розу выпустили и заставили снова убирать коридор в СД.
За это время произошли и другие события. Одни из них поднимали дух Жана, другие — тяжелым камнем ложились на сердце.
Он все время спрашивал: что делается на фронте, каковы успехи Красной Армии? И вот радостная весть: наши наступают по всему фронту и гонят фашистов на запад. Хоть и очень тесно на маленькой бумажке, многое нужно сказать товарищам, дать распоряжения, но сдержать свои чувства не мог. Восьмого апреля написал: «Рад за успехи родных, только не понял: что, Белгород — сдали?»
Каждая радостная весть лечила его раны.
Отношение гестаповцев к нему несколько изменилось. Теперь, как и всем другим арестованным, ему давали баланду, воду. И не вызывали на допросы. Фрида в связи с этим писала:
«Почему не беспокоят «С», мне неизвестно, очевидно, знают, что из него ничего не вытянуть после таких мучительных пыток, какие он перенес, — лишение воды более двух недель и лишение еды около 10 дней — и ни звука!»
Но тут случилась новая беда. На свободе дело Жана продолжал Семен. Он организовал отправку в лес группы военнопленных, убежавших из лагеря, и рабочих минских предприятий. Вместе с Янулис готовили побег Жана.
Всю группу военнопленных Семен решил обеспечить оружием, собранным и старательно спрятанным еще Жаном. В его распоряжении было несколько десятков винтовок, пулемет, пистолеты и гранаты. Все было бы хорошо, только попал Семен на провокацию гестапо. Еще раньше завязал он знакомство с немцами-летчиками. Один из них высказал свое намерение перейти к партизанам. Семен ухватился за это: очень соблазнительно было послать такого перебежчика в лес — он мог бы многое сообщить о фашистах. Немецкий офицер обещал взять с собой еще одного надежного своего друга. А другом этим оказался гестаповец, чего Семен, конечно, не знал.
Когда вся группа, забрав оружие, села в машину, на нее напали и обстреляли из пулеметов. Раненый Семен, чтобы не попасть в руки врага, последнюю пулю пустил себе в сердце. Несколько человек гестаповцы схватили живыми.
Тогда СД и совершила налет на квартиру Евдокимовых. Марии Петровны не было дома — она как раз ходила в партизанский отряд. Гестаповцы арестовали Бориса и Гвиду.
Их жестоко пытали, водили на очную ставку с Жаном. Но он категорически отрицал всякую связь с мальчуганами.
Обитателей подвала, в котором держали Жана, стало значительно больше. Здесь теперь сидели Борис и Гвида Евдокимовы, подпольщица Зина, работавшая прежде в лазарете, и еще восемь человек, которых Жан знал по подпольной работе. Были тут и незнакомые ему советские люди, схваченные гестаповцами за патриотическую деятельность.
Фрида мыла посуду, когда привели знакомых Жана и стали записывать их фамилии. Изредка поглядывая в сторону, старалась запомнить, кто арестован и как держится. Около стены стояла блондинка в коричневом драповом пальто — ее звали Лелей, брюнетка в синем пальто, очень симпатичная старушка. Рядом, прижавшись друг к другу, Евдокимовы. Фрида чувствовала, что Жан сквозь щель в двери наблюдает за ними. Что на душе у него?