Вечером Жан хотел передать записку. Фрида и так и этак старалась подойти незаметно к нему, но новый начальник тюрьмы и его добровольный помощник — арестованный латыш — не отходили от камеры.
Лелю посадили вместе с Эльзой. Ее ежедневно вызывали на допрос и страшно били.
Гестаповцы по-прежнему следили за чистотой. Они требовали от Фриды, чтобы и в коридоре и в камерах не было грязи, которая могла вызвать тиф. Одной девушке трудно было несколько раз в день мыть пол. Она решилась попросить гестаповца:
— Пан начальник, у нас же сидят арестованные женщины. Пусть бы они помогали мне. Одна я чисто все не вымою...
Не задумываясь, начальник согласился:
— Правильно. Пусть работают.
Мытье пола — только зацепка. Она даст возможность свести вместе арестованных, переброситься словом-другим. А это очень важно.
Женщины делали вид, что работают старательно. Разлили воду по всему коридору так, что начальник вынужден был выйти и оставить их одних. Зина пошла мыть камеру Жана, а Леля осталась с Фридой.
Наклонившись над полом и шлепая мокрой тряпкой, Леля шептала Фриде:
— Дорогая, передайте нашим, чтобы меня спасли...
— Нужно уметь самой спасаться, — спокойно ответила Фрида. — Главное — не втягивать новых людей. Чем больше будешь называть новых, тем больше будут бить, пока совсем не убьют, надеясь, что найдутся новые жертвы.
— Еще попрошу вас, передайте Саше, чтобы он меня не называл.
— За это не бойтесь. Он так долго сидит — ни слова!
— Я тоже ничего не скажу. Но меня, наверно, расстреляют.
— Не обязательно расстреляют. Люди умеют выкручиваться из беды. Некоторые из воды сухими выходят.
Зина тем временем поговорила с Жаном. Она коротко рассказала, как произошли аресты, кто арестован. Жан жадно ловил ее слова, и они нестерпимой болью отзывались в его сердце.
В последнее время Толик Левков непрерывно курсировал между Налибоцкой пущей и Минском. Партизанский отряд, где он числился связным, имел много дел в городе, и одной Нине Гариной трудно было справиться. Она и так, переодетая мальчиком-подро-стком, часто приезжала в город. Самые бдительные полицейские заставы обходила ловко, хитро, не вызывая подозрений врага. Влияние партизанского отряда на подпольную работу в городе все время росло. Теперь уже и листовки, и газеты, и мины доставлялись в город из лесу, а для этого требовалось много людей. Толику поручали одно задание за другим.
Кстати, он имел хорошие связи в Минске, и это помогало ему добывать разведывательные сведения. Каждый поход связного в город был бы неполноценным, если бы не давал новых сведений о враге.
Командир отряда вызвал Толика и спросил:
— Ну, как ты чувствуешь себя? Какие планы у тебя, разведчик?
— План у меня всегда один — выполнять задание, какое вы дадите мне.
— На здоровье не жалуешься?
— Еще чего!
— Тогда получай новое задание... Возьмешь две мины, отнесешь их Рудзянке. Одной миной нужно подорвать бензосклад в Красном Урочище, а другую использовать на станции Минск, если там будет стоять состав с горючим. Проследи сам, чтобы все было хорошо выполнено.
— Можете не сомневаться, сделаю как следует...
— Тогда всего хорошего, — командир пожал Толику руку и обнял его сутулые плечи. — Хороший ты парень, Толя... Дорог мне, как сын родной... Советую тебе действовать смело, но осторожно. Риск разведчика должен оправдываться делом. Учти, что твоя жизнь дорога нам всем, а мне особенно...
— Спасибо, — сдерживая свои чувства, ответил Толик. — Я выполню любое ваше задание...
— Ну, хорошо, иди, мальчик... Желаю тебе успеха.
Почему так расчувствовался командир? Сколько раз посылал он Толика на такие опасные задания и всегда был спокоен, уверен, что все обойдется хорошо. Толику все время везло. Хлопец будто в сорочке родился. Их было двое таких — он и Нина Гарина.
Может быть, и полюбил его командир суровой отцовской любовью за постоянную удачу, за смелость, за дисциплинированность.
Была и еще одна причина, заставлявшая командира смотреть на Толика иными глазами, чем на остальных партизан. У этого хлопца была тяжелая судьба. Отец Толика Левкова — старый коммунист, активный участник гражданской войны. Он долгое время работал на ответственных советских постах, был секретарем ЦИК БССР, а затем секретарем Президиума Верховного Совета БССР.
В 1937 году было сфабриковано на него лживое дело. Обвинив во множестве преступлений, его посадили в тюрьму. А вслед за ним посадили и его жену — мать Толика. Толик так ничего и не знал о них все эти годы.
Всем сердцем своим он чувствовал, что отец и мать наказаны несправедливо. Они воспитывали его советским патриотом, учили самоотверженно любить Родину. Отец нередко рассказывал, как он возглавлял подпольщиков Рудобелки в борьбе с белополяками, как, рискуя жизнью, боролся за советскую власть. Такой человек не мог изменить своей Родине.
Толик верил всей душой, что, если бы его отец очутился сейчас здесь, в Минске, живой и здоровый, он, не задумываясь, возглавил бы минское подполье, а если и не возглавил, то был бы самым смелым его бойцом. Отца покарали несправедливо, и он, Толик, должен доказать, что Левковы — честные, самоотверженные советские патриоты.
Командир отряда чувствовал, что происходит в душе у хлопца, и любил его еще больше, любил, как родного сына. Может, по этой причине стал больше тревожиться за него, предупреждал об опасности и просил остерегаться, не рисковать без надобности.
Да и предчувствие беды на этот раз мучило командира. Тревога за смелого, отчаянного хлопца поселилась в сердце, вызывала излишнюю для командира чувствительность.
Зато Толик шел на очередное задание без всякой тревоги. Дорога хорошо знакома, — сколько хожено по ней, все входы и выходы из Минска изучены как свои пять пальцев. Да и настроение было хорошее. Чуткое отношение командира, отцовская ласка крепко запали в сердце. Хотелось ответить на теплые чувства хорошими делами.
Рудзянко встретил хлопца, как всегда, кривой улыбкой.
— Устал? — спросил еще на пороге. — Тогда отдохни.
— Некогда отдыхать. Дела серьезные. Дома никого нет?
— Никого. Выкладывай.
Толик вытащил из-за пазухи две мины, завернутые в тряпки.
— Держи. Одну для бензосклада в Красном Урочище, другую — на железную дорогу.
Лицо Рудзянки еще больше перекосилось.
— В Красном Урочище у меня есть человек. А вот на железной дороге не знаю, как сделать... Трудно...
Толику не понравилось такое настроение.
— Так уж и трудно?.. Если захочешь, не будет трудно.
— Очень уж ты прыткий, парень... — огрызнулся Рудзянко. — Залезть в пасть врагу не так хитро, а вот как вылезти из нее...
— Ну, хватит пугать. Дай лучше поесть, я сам все сделаю.
— Поесть — это можно, — засуетился Рудзянко. — Прости, что сразу не предложил, — сытый голодного не разумеет...
Скоро на столе появилась хорошая, вкусная еда, которой Толик давно не пробовал. Он с аппетитом взялся уничтожать ее, а Рудзянке сказал:
— Заведи мину для железной дороги на одни сутки. Я сейчас пойду с нею...
Что делал Рудзянко с миной, Толик не следил. А тот, пользуясь этим, завел мину не на сутки, а на несколько часов. Если Толик опоздает поставить ее, она взорвется у него в кармане, и тогда еще одним свидетелем связи Рудзянки с партизанами станет меньше. И никто не подумает, что Рудзянко повинен в смерти Толика.
Толик встал из-за стола.
— Вот спасибо тебе за обед, — довольным голосом сказал он хозяину. — Теперь можно и за дело. Давай мину. А с Красным Урочищем не тяни... Наши наступают на фронте, мы должны действовать еще более активно. Нужно взрывать военные склады. Ну, всего, я пошел!