Однажды мама дала ей совет — прежде чем обвинять человека в чём-то, поставить на его место себя. И если ставить себя на место Сильвестра… Вот жили они спокойно эти проклятые пять лет, близко — видимо, очень близко — общались, а потом он сначала узнал, что она мертва, а затем вдруг нашёл её живой — но совершенно его не помнящей, а напротив — шарахающейся от него, зубоскалящей. Явно не такой, какой она была раньше.
Серафима нервно прерывисто выдохнула. Надо взять себя в руки и успокоиться. И разобраться в том, что же всё-таки произошло. Теперь причин для этого ещё больше, так ведь?
Она осторожно откинула наверняка дорогую ткань одеяла и встала с кровати, машинально отметив, что да, Сильвестр не соврал и действительно снял с неё только верхнюю одежду — она всё ещё оставалась в своих потёртых джинсах и старой мешковатой футболке. Потом медленно подошла к замершему в своём кресле Сильвестру, с опаской и почти что через силу сжала его ладонь.
— Но… Я уверена, что память вернётся. Уверена. Надо просто подождать, и я всё вспомню, обязательно.
На самом деле она не была уверена ни в чём, но теперь появился небольшой, но шанс, что вспомнить получится, и что воспоминания окажутся не такими уж и ужасными, как ей думалось раньше. Если это действительно не бред, и она провела эти пять лет здесь, в этом Замке.
Будь что будет, от прошлого ей всё равно не убежать — оно само пришло за ней, значит… Значит, надо узнать, что она пережила и из-за чего всё забыла.
— И… Прости, что я веду себя так. Стоило бы, наверное, быть мягче…
— Не извиняйся, не надо. Я всё понимаю, — Сильвестр прервал её на середине фразы, крепче сжал её ладонь, а потом и вовсе притянул в объятья, неожиданно мягкие и бережные, совершенно не похожие на вчерашнюю жесткую хватку. Серафима дёрнулась, напряглась, стиснула зубы, потом глубоко вдохнула, как перед прыжком в холодную воду, и осторожно обняла его в ответ. Сильвестр выдохнул, улыбнулся, не смотря на неё, добавил негромко:
— И… Спасибо.
Они шли по восточному крылу Замка. Несколько раз мимо проходили женщины в одинаковых пурпурных платьях с белыми воротниками и золотыми нашивками на правом плече с изображением какого-то цветка, низко приседающие в подобии реверанса при приближении к ним и подобострастно опускающие глаза. Как пояснил Сильвестр — женщины были служанками, которых в Замке было великое множество, а цветок — гербом Лэсвэта, страны, которой и правил Белый Совет во главе с тремя верховными Магистрами. Назвался он солнечным и символизировал красоту и процветание государства.
Один раз мимо проскочил слуга в пурпурном камзоле, но поклонился он скорее мимоходом. Это оказался камердинер то ли Младшего, то ли Среднего Магистра, Серафима не запомнила.
Солнце ярко светило в окна, пуская цветные блики по полу сквозь витражные вставки, из-за чего вся галерея казалась сотканной из разноцветного пламени и света. Место было действительно волшебным, и даже не верилось, что в Странном мире сейчас была середина осени, именуемая элэйнаном, в честь одной из сонма древних полузабытых божеств, называемых Семерыми. Элэйн олицетворяла пламя и время, когда-краснеют-и-опадают-листья. Как такового понятия «осень», как и «зима», «весна» или «лето» здесь не существовало.
Серафима с некоторым удивлением ловила себя на мысли, что уже начинает воспринимать это место как действительно отдельный и реально существующий мир, не похожий на её родную Землю, а не как бредовую фантазию её не менее бредовой бедовой головы. Пока что она не задумывалась о том, каким образом собирается возвращаться обратно. И, если быть честной, пока что возвращаться и не хотелось, хотя Серафима понимала, что стоило бы. Хотя бы из-за бабушки.
Вряд ли, конечно, она будет сильно скучать и волноваться — с ней у Серафимы особо тёплых отношений никогда не было. Да и за пять лет Марта Афанасьевна, вероятно, уже полностью от неё отвыкла и примирилась с мыслью, что всё — нет у неё больше ни внуков, ни дочери, и жить остаётся только для себя и котов. Так что внезапное серафимино появление было встречено сначала проблеском радости — когда в первую секунду ей показалось, что вернулась другая внучка — а потом красноречиво поджатыми губами и закостенелым, таким привычным неудовольствием на лице. Ведь на вопрос: «А где же Эличка?», Серафима ответила: «Не помню». Вот уж кого бабушка действительно любила больше кошек, так это Элин. Ещё — дедушку, но ветреный скандинав Вильгельм Ларсен бросил её ещё до рождения дочери и укатил в родную Финляндию ради новой пассии.
Серафиме довелось видеть одну его фотографию, найденную тайком в старом бабушкином альбоме. И увиденного ей хватило, чтобы понять, почему именно Элька удостаивается такой любви. Она была точной копией деда, и с каждым годом сходства между ними было всё больше.
— Так куда мы идём?
— Сейчас увидишь, — Сильвестр остановился почти в самом конце галереи у двери из светлого дерева. — Ты сказала, что не помнишь ничего, начиная с пожара. Из этого я сделал вывод, что ты не знаешь, что произошло с твоей семьёй. Твои брат и сестра — живы. И они здесь, в Замке.
— Живы?.. А мама? Что с ней? — горло Серафимы пересохло. Она догадывалась, что услышит, но… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
— Она мертва. Погибла в том пожаре, — Сильвестр отвёл взгляд, замолчал на секунду, а затем вновь продолжил, но уже тише. — И… ещё один момент, прежде чем я открою дверь и пущу тебя к Велимиру. Не говори ни с ним, ни с Элин о прошлом. Они не помнят, — он жестом остановил готовый сорваться с её губ вопрос, — их память изменена, и они ничего не знают о мире, в котором вы жили раньше. Я… Я расскажу тебе. Обо всём. Но не сейчас.
Серафима застыла. Она знала, что вся её напряжённая поза, окаменевшее лицо, направленные на Сильвестра глаза кричат об одном: «Как я могу тебе верить?». И он видел этот немой крик.
— Поверь мне, — затем он вздохнул, словно решаясь на что-то. — Сегодня же вечером ты узнаешь правду, я обещаю. Теперь иди, но прошу, придерживайся той информации, что ты узнала от Магистра Мауга, пока мы не разберёмся с этой ситуацией до конца. Ты была на задании, ездила к Тэйвским горам, чтобы проверить слухи о присутствии там других драконов. Задание окончилось неудачей, и ты вернулась обратно в Замок, вся информация засекречена. Ни к чему волновать твоего брата. К тому же, им не успели сообщить про… про твою смерть.
— То есть ты предлагаешь мне соврать собственному брату? — Серафима вздёрнула правую бровь.
— Лишь частично. Ты не можешь раскрыть ему правду сейчас, Серафима. Это повлечёт множество ненужных последствий… Что касается твоего задания… Магистр не стал бы лгать, значит в этом ты брату не соврёшь, — Сильвестр покачал головой. — Такому человеку как Магистр стоит доверять, стоит верить. Верю я, верь и ты. Он поможет разобраться с ситуацией и вернуть твою память. Да, ты можешь сказать, что частично потеряла воспоминания, но, пожалуйста, ни слова о твоём мире.
— Верить ему… Я постараюсь. Прости, если обижаю тебя своими сомнениями, но на данный момент я не знаю здесь ничего и никого и не могу довериться сразу. У меня и так есть проблемы с доверием, а тут я ещё и в такой ситуации… Возможно, всё изменится, когда я вспомню. А пока — увы, мне сложно принимать ваши слова на веру, — она криво усмехнулась, — но, что ж, суть я уловила: придерживаться легенды Магистра. Теперь я могу войти?
Сильвестр, почему-то вновь принявший виноватый вид, безмолвно открыл дверь и шагнул в сторону, освобождая проход.
Комната Велимира оказалась светлой и просторной, но Серафима не стала приглядываться к обстановке, отметив её лишь краем глаза. Всё её внимание было приковано к мирно спящему брату.
Велимир, или, как его называли домашние, Мир (имя «Велимир» предложил папа, но маме никогда не нравилось сокращение «Веля» — поэтому она это «Мир» и придумала), был младше Серафимы на четыре года. Когда она последний раз видела его, ей было двенадцать, а ему, соответственно, восемь. Она, конечно же, понимала, что брат изменится, но не представляла, что настолько.