За сигаретой полыхнули и женские пальцы, рукава халата, её волосы, но женщина, казалось, даже не заметила этого. Она сделала шаг вперёд, и языки огня сорвались с её ладони в воздух копошащимся багровым клубком. Сильвестр выбросил наперерез ледяной щит, пламя отразилось, разлетелось во все стороны, поджигая стеллаж, занавески, стены… Завизжал кто-то из проснувшихся детей, испуганно вскрикнула, отшатываясь в заполыхавший дверной проём, женщина в горящей одежде. В её глазах больше не было пламени, лишь страх.
Она сама не понимала, что произошло.
Как нелепо…
Дракон внутри взревел, взорвались болью мышцы, развернулись крылья, с треском разрывая рубашку, снося хлипкие стены. Перед глазами потемнело, потом вспыхнуло снова. Вся комнатушка превратилась в переплетение потоков чуждой, хоть и похожей на его магии. Огонь… Враг. Враг, враг, враг…
Дети. Дети. Дети.
Синяя воронка взрезала раскалённый воздух ножом, зазвенел лёд. В Замок, мне нужно в Замок… Одной рукой забросить в портал первую девчонку, уже не думая о том, что он может порезать её когтями. Рвануться к другой стене, схватить за шкирку плачущих детёнышей… Как же бьётся дракон внутри… Швырнуть их в переход, прыгнуть следом. Дети, дети, дети… Огонь кружит голову, обжигает виски, в глазах темнеет, под щекой что-то холодное и мокрое… Трава?..
Нам нужно в Замок?..
Где мы?..
Сильвестр помнил, что было дальше. Бег по ночному полю, оглушающая боль в голове и бешеный стук крови в висках, поиск сбежавших детей — он нашёл их, испуганных и грязных, в каком-то овраге спустя час. Его сил едва хватило, чтобы подчинить их и открыть портал — на этот раз куда нужно. Потом была неделя в лазарете под присмотром Эмила Курэ — магистра ментальной магии и мастера природной.
После он вновь вернулся в тот мирок. Он должен был узнать, что случилось с той женщиной… Угасающий запах магии привёл его на свежую могилу.
И первые сезоны Сильвестр просто не мог заставить себя посмотреть в глаза этим детям. Намеренно избегал их, игнорировал любые попытки заговорить, почти заперся в своей комнате… А потом Серафима сама пришла к нему, попросила помочь перевести с драконьего какую-то книжку со старыми легендами, передаваемыми в их мире из поколения в поколение вместо сказок. Кажется, её особенно заинтересовала история о герое Ларсенаре, служившем богине Пламени — Элэйн. Кажется, она сказала, что Главный Магистр послал её к нему.
Знала бы Серафима, какую грязную роль сыграл Сильвестр в её жизни.
Но она не знала, лишь дарила ему своё тепло, свою дружбу, по-детски искреннюю привязанность, и он просто не смог однажды не ответить ей тем же. И как вышло так, что со временем тихая девчонка без магии стала панацеей от всего, светом, необходимым теплом? Как вышло так, что он вновь почувствовал каково это — быть почти самым обычным человеком, купаться в чужом тепле, не думать о войне и магии, забыть о собственном злом прошлом?
Не стоило забывать, не стоило отпускать, не стоило думать, что что-то может длиться вечно.
Стоило помнить о нём.
Маррак, Сирион, да хоть Семеро! Как же Сильвестр его ненавидел! Если бы он только мог добраться до него, рвать когтями, прорывая кожу и мышцы до самых костей, если бы мог оторвать ему эти проклятые руки, что вновь принесли в его жизнь смерть, если бы он мог выколоть ему глаза, вырвать язык, оставить от его тела только кровоточащий кусок мяса, а после скормить марраковым тёмным волкам, которых он играючи решил натравить на весь континент!
Если бы он только мог…
Но он превосходил Сильвестра в силе в тысячи раз, в сотни лет обучения магии. Да даже если бы он смог прорваться к нему в Иоку сквозь Тьмыш, сквозь стаи волков, сквозь все магические щиты, что возведены вокруг — он уничтожил бы его мановением пальца.
Сильвестр не ровня этому существу. Пока не ровня.
Но имеет ли хоть какой-то смысл пытаться ею стать? Имеет ли смысл мстить? Месть — бесполезна, она уже не вернёт ни Серафиму, ни родителей, не образумит Альбу, разве что погубит его самого. Глупая смерть — пасть в бесплодных попытках отомстить.
Изар Мауг прав — нужно идти дальше, это не последняя потеря, лишь первая.
Но почему, почему Магистр послал на эту марракову вылазку именно Серафиму? Элин или Велимир ведь гораздо сильнее её и в магическом плане, и в физическом! Почему не послал самого Сильвестра?
Он догадывался, конечно.
Если бы Лэсвэт лишился кого-то из них троих, практически начавшаяся военная кампания Финнского Альянса потеряла бы гораздо больше. Смерть Серафимы почти ничего не решала. Наверняка, она и сама это понимала, и именно поэтому согласилась на поездку к Тэйвским горам.
Разве можно винить в этом Магистра?
Конечно же, нет.
И всё же внутри кипела боль, и ярость, и отчаяние…
Сильвестр зарычал и швырнул подвернувшуюся под руку чернильницу в стену. Затем бессильно закрыл глаза и уронил голову на ладони, судорожно вцепился пальцами в волосы, пытаясь заглушить рёв дракона внутри.
Когда-то он был рад тому, что его Серафима почти что обычный человек, теперь же проклинал это. Всё не имело смысла. И пусть забрав её в Тиррэн Рин он и подарил ей пять лет жизни, в конечном счёте он всё равно до неё добрался. И Сильвестр уже ничего не сможет сделать, разве что глупо мстить.
Было бы гораздо лучше, если бы Серафима родилась обычным человеком. Да, тогда они никогда не встретились бы, но она была бы жива. Эта война не была её войной. Этот мир не был её миром.
Но что уж теперь говорить и думать? Прошлое не вернуть, ведь даже в их магическом мире, как и в любом другом, никто не умеет поворачивать время вспять.
Вечер 23 октября 2016 года от Рождества Христова; Земля
Серафима медленно брела по знакомой серой улице, низко опустив голову и пиная ногами попадающиеся на пути камешки. Было тихо. Изредка раздавался шум проезжающих мимо машин, шелест шин по неровному асфальту и свежим лужам, оставленным сегодняшним ливнем. Мигал и потрескивал умирающий старый фонарь у края дороги.
Голова — уже привычно за последний месяц — ныла. Если подумать и сравнить с тем, что было в первые дни, когда Серафима едва ли могла открыть глаза из-за казавшегося слишком ярким и острым света и часами лежала, боясь даже пошевелиться — ныла несильно. Тогда, в те дни, её не покидало ощущение, что она забыла что-то очень-очень важное, что из неё вырвали целый кусок, сгусток воспоминаний, и, в перерывах между вспышками дикой, плавящей мигрени, она до скрежета сжимала зубы, пытаясь вспомнить.
Лишь потом, через три дня, когда боль начала отступать, в мысли вернулась хоть какая-то ясность. И она поняла, что это ощущение было верным.
Проклятая амнезия унесла с собой пять лет жизни и разделила эту жизнь на «до» и «после».
«До» была семья. Вечно работающая, но безумно любящая их мать, младшая вредина-сестра, сорванец брат, несмотря на свою хулиганистость учащийся на одни пятёрки, изредка приходящая ворчливая старушка-бабушка, придирчивая и требующая обращения по имени-отчеству, и где-то там, в прошлом, погибший в аварии отец.
«До» была школа — пусть и не очень любимая, пусть старая и давно требующая ремонта, но такая родная, и надоедливые, но привычные одноклассники. «До» было счастье. Бесконечное мамино тепло, светлая память об отце, дружная семья,.. а потом яркая искра пожара.
«После» был холод, промозглые сквозняки в старенькой бабушкиной квартире с дырявым плинтусом, вечно скрипящие двери, голоса врачей, какие-то дурацкие лекарства и больницы, больницы, больницы…
А ещё пять пропавших лет. Серафима ничего не помнила. Ни-че-го. Ни как выбралась из пожара, ни как погибли мать, брат и сестра, ни даже где она сама пропадала столько времени. Просто обычная размеренная жизнь, огонь и удушающий дым, затем провал — и знакомая обшарпанная дверь бабушкиного подъезда, ранняя осень, рыжей волной захлестнувшая город, и ледяные кнопки домофона под дрожащими пальцами. Домофона, с устройством которого Серафима не могла разобраться полчаса, словно разучилась элементарно звонить в дверь.