— Я понимать. Океан не ведать, что происходить, и злиться, — Медуза посветлела лицом и кивнула.
Рэт же напротив не понимал ничего.
Тамерзар что-то шепнул подошедшему к нему капитану, уже твёрдо стоящему на ногах, и тот кивнул. Он единственный из всех тёмных выглядел бодрым и довольным. Может, конечно, всё дело было в скрывающей его лицо маске, и на деле он был таким же измотанным, но уж больно радостно СэльСатар скалился. Рэта передёрнуло, и он настороженно перевёл взгляд с одного тёмного на другого. Внутри противно и зудяще заскреблась тревога. О чём говорили Тамерзар и Медуза? Что такого происходит, что Лёд не в силах понять?
Вдруг лицо Тамерзара неуловимо изменилось. Дрогнули в полуулыбке губы, глаза на секунду вспыхнули красным. Его змея громко и довольно зашипела, а потом вновь, как тогда, в гроте, вперила в Рэта тяжёлый немигающий взгляд. Советник же щёлкнул пальцами, привлекая внимание.
— Попросил бы вас подняться и перестать изображать обморочных девиц. Меня ждут дела, да и разгневанные в очередной раз руссы могут появиться с минуты на минуту. Я открою вам портал до ближнего к Фирмону леса, дальше доберётесь сами… Чтобы жизнь троярским мёдом не казалась. Квэарр, это ты передашь Тёмному Королю, — он протянул тёмному небольшой слиток белого сверкающего металла, незаметно для Рэта появившийся в руках Забирающего.
— Этот рудник был на редкость богат скифью, — тихо прокомментировал бывший небесный страж, осторожно пряча его внутри своей мантии и всё ещё не вытягивая меча из земли.
— Слава Госпоже… Фирэйн, осмотреть участников ритуала ты сможешь и на месте прибытия. Портал ждёт, проходите. Не стесняйтесь. Увидимся мы довольно скоро, но кто знает, какая нить судьбы подвернётся Страннику на этот раз. Тёмных вам дорог, — Тамерзар махнул рукой. Чёрная клякса перехода зияющей дырой расползалась в сгустившемся, вновь начинающем набирать южную духоту воздухе, и не вызывала ни малейшего желания входить в неё.
Но вот шагнул первым Фирэйн, вновь нацепивший свои сумки и уже вполне уверенно стоящий на ногах. За ним Квэарр, на ходу убирающий меч в ножны, шатающийся Зенор, ухмыляющийся капитан СэльСатар, Вард, едва ли не нёсший на себе бледного как мертвеца Нэсса и что-то тихо тому выговаривавший. Рэт подошёл к порталу следом за ними, бережно обнимая дрожащую Белую Медузу и жалея, что он слишком слаб физически, чтобы нести её на руках.
И ему не нужно было поворачиваться, чтобы ощутить на себе тяжёлый предупреждающий взгляд Тамерзара, первого советника Тёмного Короля. Уже шагая в переход, он вдруг подумал: если таков советник, то каков же сам король?
А затем был полёт в полыхающей чёрной пустоте.
========== Глава XV. Темнота, туман и Смерть ==========
Конец элэйнана 1069 года от Серой Войны; Странный мир
На периферии сознания был слышен неровный стук капель. Время тянулось как кисель, слившись с расползшейся вокруг темнотой в одно неразделимое, вязкое, накрывающее с головой. Оно давило на плечи, сжимало горло, холодило кожу и онемевшие давно руки и ноги. Сколько уже прошло? День? Неделя? Сезон? Год? Всего лишь час или несколько минут?
Она не знала. Время не желало поддаваться, стало упрямым, мысли мешались в голове, в попытке считать секунды она прерывалась уже на одиннадцатой. Всё плыло вокруг, плыло перед глазами, тьма не давала думать. Думать так, чтобы не впадать через минуту в панику и не начинать колотить воздух, пытаясь дотянуться до иллюзорных стен.
Серафима видела их — серые неровные камни. Или не серые, или не камни, как понять в этом мраке, как понять, что это не морок, что ей не мерещатся эти очертания в абсолютной пустоте? Нет, абсолютной пустоты точно не было. Что-то держало крепко её руки и ноги — цепи, верёвки, какая-то магия, принявшая материальный облик — и это что-то уходило во мрак, цеплялось где-то за стены. Стены должны быть. Цепи не могут быть бесконечными.
Не могут же?..
В голове всё опять перемешалось в жуткую кашу. Какие-то образы из прошлого, из детства, из того, чего она не знала и не могла видеть прежде, люди и не люди, которых она не знала и просто не могла знать (не могла, не могла, не могла, пожалуйста), странные цвета, запахи, которых просто не могло быть здесь. Она сходила с ума? Она что-то вспоминала? Между этими состояниями была разница?
Иногда шум в голове затихал, и можно было просто закрыть глаза и не думать. Не думать о руках, что она уже почти не чувствовала — и тогда казалось, что она просто парит в этой тьме, сама по себе, как будто научилась, наконец, хоть какой-нибудь магии. Не вдыхать глубоко воздух — и вот уже не пробирает до костей запах застоявшейся воды и сырости (и чего-то опасного, чего-то правильно-неправильного, чему она не могла найти теперь объяснений). Не открывать глаз, только не открывать глаз — и можно представить, что всё это просто сон, просто ночной кошмар и не более, что всё кончится, что всё обязательно кончится к утру, иначе и быть не может. Все кошмары кончаются с приходом утра, это правило, это закон.
Вот только не понять в темноте, когда наступает утро.
Просто очень долгий сон.
Вот только во снах тебе не кажется, что ты сходишь с ума.
Сон, сон, сон.
Иногда она действительно начинала думать — верить, - что всё это сон. Сон, в котором были другие сны, сон во сне — почему нет? Просто слишком долгий сон, слишком долгий, слишком длинный для того, чтобы не провалиться в него ещё глубже. Понимала, знала где-то на краю сознания, что это лишь самообман — и сон, и утро, и стены, наверное, тоже, не была ведь полоумной дурой…
Или же была? Зачем иначе полезла туда, куда не следовало?
…А куда она полезла? А что она сделала?
В темноте, в постоянной, стабильной, гранитной темноте сны уже было не отличить от яви. Реальность — о какой реальности ты говоришь, о какой реальности ты ещё можешь говорить? — мешалась с бредом. Сон, вымысел, бред — какая разница, какая уже разница. Всё одно.
Он действительно к ней приходил?
Он, тот мужчина.
У него были чёрные волосы — это она могла сказать наверняка, помнила слишком отчётливо, потому что слишком яркими, слишком контрастными были цвета. Чёрные волосы, белая кожа, глаза — почти красные. На пальцах, почти по-паучьи длинных и тонких — «такими, наверное, хорошо плести», почему-то мелькало у Серафимы в голове — горели красными звёздами кольца. Одет он был в одно только чёрное, и чёрные волосы, и чёрная одежда, и чёрное марево вокруг превращали его в воплощение этой черноты.
Он называл себя Рокуэлл, но она знала, что это не его настоящее имя. Рокуэлл приносил с собой высокое чёрное небо, запах пыли, свежести и чего-то солоноватого, огни настоящих холодных алых звёзд — не его колец и перстней. И почему-то каждый раз, когда он появлялся, когда она опять видела его белое лицо — лицо не человека, но и не сына одной из тех рас, что ей приходилось уже встречать (а встречала ты немало, да, Серафима? Вспоминай, Серафима) — цепи больше не давили на руки, не сковывали ноги. Она словно просто лежала в темноте, плыла по ней. Темнота была её домом, её другом, её частью.
Но та темнота, его темнота, была другой, не мутной. Темнотой строгого бело-чёрно-красного мира Рокуэлла, темнотой, прямо из которой прорастала бархатистая чёрная трава, на которой Серафима лежала, положив голову на чужие колени. Темнотой, полной неясного мельтешения, неясных образов. Она чувствовала, как что-то течёт в ней, в этой темноте, движется, проходит её тело насквозь, казалось, могла даже дотронуться рукой до этих тёмных течений, но неизменно ловила пальцами лишь воздух. Темнота пропитала всё вокруг, она была основой, она хотела, чтобы Серафима осталась.
И она хотела остаться, хотела поменять одну темноту на другую, но Рокуэлл каждый раз уходил, и зовущая явь-не явь уходила вместе с ним.
Он всегда ей что-то говорил, что-то важное, каждый раз, в каждый свой приход, но Серафима не понимала ни слова, потому что в голове, в её голове, мельтешили краски и образы мест и миров, где её никогда не было. Это была не её память, это не могла быть её память, это был бред, это была лихорадка, это было безумие. И чем дольше она оставалась там, с ним, тем больше оно крепло.