— Что же ты застыла, как статуя Эпохи Цветения? В прошлый раз ты была куда смелее… Подойди ближе. Я не кусаюсь, — она фыркнула и словно бы в противоречие своим словам тонко улыбнулась, демонстрируя острые клыки. — Теперь тебе уже действительно пора.
«Ещё рано»
Эта женщина. Она уже видела её прежде, видела, как и этот туман. К ней тянула сквозь темноту руку, её голос слышала, она сказала ей: «Ещё рано», и оттолкнула протянутую руку.
— Кто вы? — решительности в голосе нет, но нет и страха. Он весь остался во мраке её темницы. Страха нет, и Серафима делает вперёд несколько шагов, останавливаясь невдалеке от подножия трона.
Женщина склоняет голову набок.
— Меня зовут Сэрэа.
Сэрэа, сэрэан…
— Смерть?..
— Смерть, — Сэрэа благосклонно кивает, волосы цвета тёмной венозной крови змеятся вниз по её острым плечам. Вся она словно состоит из оттенков красного и белого. Владычица крови и тумана, как и говорили все сказки.
Она ведь читала эти сказки когда-то.
— Я… Серафима. Серафима Ларсен.
Веселье Сэрэа становится всё более явным. Серафима не видит для него и малейшего повода, но что она, а что — эта женщина.
— Представь себе, милое дитя, я знаю. Ты ведь не первый раз замираешь подле меня в такой нерешительности… И что же? Не будет никаких криков и стонов о прерванной жизни? Вы, смертные, ведь так любите это. Особенно те из вас, кто в меня не верит… Сирионцы, эльфы, какие-нибудь ваши лэсвэтские атеисты.
— Значит, я всё же мертва… Так вот в каком смысле меня освободят, Рокуэлл…
Каким скорым было исполнение твоего нового пророчества.
А могло быть иначе? Ты же знала, с самого начала знала, чем всё кончится. Как всё кончится.
— Это ненадолго, — Сэрэа всё же не сдержалась, рассмеялась гулко, поднялась на ноги, оказавшись выше Серафимы не меньше чем на две головы. — Ты такая смешная, детка. А сейчас нам нужно разобраться с одним дельцем… С одним тельцем.
Она взмахнула рукой. Щупальца тумана сплелись, сгустились, пошли рябью, а потом превратились в то, при виде чего Серафима не смогла сдержать рваный вскрик. Это была она сама. Её тело. Почти мертвенно-бледное, измождённое, осунувшееся до невозможного. Вместо былой аккуратной одежды на нём было какое-то окровавленное рваньё, волосы — едва ли не единственная её гордость — спутались, свалялись в сальные колтуны мерзкого тускло-ржавого цвета. Глаза были закрыты, и проступившие на веках вены казались почти чёрными. На спину посмотреть просто не хватало сил.
— Боги… Неужели это… Это…
— Это действительно ты, да, — Сэрэа оглянулась на неё. — Чему ты так удивлена? Милая, ты и так красотой не блещешь, так неужели думаешь, что две недели в подземельях без еды и воды сказались на твоей внешности положительно?.. Итак, что мы имеем, — Сэрэа подошла к телу ближе, придирчиво вгляделась в неживое лицо и приложила ладонь к мёртвой, недвижимой груди. В ней что-то хрустнуло, затем она медленно приподнялась и опустилась. И ещё раз. И ещё. Медленно застучало в абсолютной тишине сердце.
— Так-то лучше, — довольно бросила она, — не хватало ещё, чтобы они успели понять, что ты таки скончалась. Заодно, пока ты здесь, они сумеют привести твоё тело в порядок, да и будут уверены, что стёрли твою память об этих неприятных событиях… Одна беда — о том, что они вложат в твою голову взамен, ты будешь иметь лишь очень смутное представление.
— Кто — они? Тюремщик и кто-то ещё?
Сэрэа покосилась на неё и чуть подняла бровь.
— Естественно. Думаю, что о том, кто именно скрывается за этим «они», ты догадаешься и сама, когда вспомнишь. Это будет интересно… Интересно с точки зрения твоей реакции. Могу лишь заранее утешить тебя тем, что скоро Чёрный Совет доберётся и до твоего, кхм, тюремщика, и до его помощничка, — на этих словах она презрительно скривилась. — Есть у меня на них некоторые планы.
— Когда вспомню? Чёрный Совет? Планы? — Серафима запустила пальцы в волосы, с силой потянула. В голове шумело, в горле опять стоял ком. Она стояла в тумане, она говорила со Смертью — и Смерть говорила ей о своих планах и её памяти.
— Ты же не думаешь, что я позволю тебе уйти от меня без воспоминаний второй раз? Да, вспомнишь…
— Вы забрали мои воспоминания? — она перебила, пошатнулась, едва не упала, отступила на полшага.
— Я. Потому что ты меня попросила, — Сэрэа протянула к ней руку, ухватила за ворот рубашки — на деле таких же лохмотьев, как и на её теле, и подтащила обратно, едва не уронив. — Не меня тебе нужно бояться, девочка. Плохо служение, основанное на страхе. Страх рождает ненависть. Мне это не нужно. Я выполнила твою просьбу тогда, почти сезон назад. Я дала тебе уйти, я дала тебе сбежать обратно в свой мирок, дала возможность жить, позабыв об этом мире. Но ты вернулась, ты попалась в ту же ловушку, так не пора бы уже открыть глаза?
— Я не понимаю…
Она понимала. Она начинала понимать. Пазл в голове наконец-то складывался.
— Не у меня нужно спрашивать, почему ты этого захотела, — Сэрэа разжала пальцы, давая Серафиме встать ровно. — Хотя не нужно быть гением, чтобы понять причины. Ты испугалась. Ты растерялась. Тебе было страшно и больно, и ты была готова на всё, чтобы больше никогда не испытывать этих чувств. Ты была готова даже потерять часть себя… Что я и помогла тебе проделать.
— Но почему? Почему помогли?
— На то есть несколько причин, — Сэрэа задумчиво развернула парящее в воздухе неживое-немёртвое тело, и Серафима в упор уставилась на то, что было её спиной. — Ты — одна из Чёрного Совета, одна из тёмных. Моя подчинённая, если выразиться проще. А у моих подчинённых есть некоторые привилегии, если они, конечно, не артачатся и делают всё как надо. Причина вторая ещё проще — я знала, что ты вернёшься. Ты не могла не вернуться… О, полюбуйся. И как только эти смертные используют скифь…
Её голос доносился до Серафимы словно сквозь толщу воды. Она почти не слышала, что та ей говорила. Она не отрывала, просто не могла оторвать взгляд от собственной спины. От трёх взбухших сочащихся кровью полос. От отвратительного до дрожи мерцания в вспоротой коже белёсых искр. Две полосы — ровные, в перекрест, одна вкось от шеи к пояснице, другая — от левой лопатки к боку. Третья — глубже, страшней, неровной и рваной изогнутой полосой от правого плеча до самых ягодиц. Словно сорвалась чья-то рука, не смогла сделать удар таким же чётким, как и предыдущие.
— Это пройдёт? Они заживут?
— В этом все смертные. Что бы ты им не говорил, а они всё пекутся о своей драгоценной красоте, — хмыкнула Смерть. — Был бы хлыст обычным — зажили бы. Но на его конце была скифь… Ещё несколько ударов ею, и ты не смогла бы возродиться, но переживаешь почему-то не об этом. О внешнем виде тебе задумываться не стоит — они наложат на тебя очень качественные и осязаемые иллюзии, это в их интересах. Да и… спину тебе всё равно не видно, — Сэрэа хмыкнула так, словно бы в этом действительно не было никакой проблемы.
Да, Серафима всегда знала, что далеко не красавица — с самого детства, пожалуй. Это Элин взяла себе всю яркую красоту матери и деда, да и Мир, как видела она уже сейчас, пошёл по её стопам. Она же, как ни смешно, больше всего походила на бабушку, на бабушку, что так пламенно любила Элин и с такой же внутренней пламенной неприязнью относилась к Серафиме. Не потому ли, что видела во второй внучке сбежавшего, но всё так же любимого мужчину, а в первой — саму себя, глупую, упустившую его, так и оставшуюся в одиночестве?
Иногда Серафима задумывалась — почему же так вышло? Что пошло не так? Вильгельм не был готов к детям? Испугался семейной жизни, ответственности, бабушкиного не мягкого нрава? Иногда она смотрела на её старые-старые фотографии, мутные ещё, чёрно-белые, и видела себя. Видела те же упрямо поджатые губы, то же выражение в глазах с таким же разрезом, ту же вечную небрежную косу. Тот же нервный жест — сцеплять от волнения пальцы.