Кажется, он искренен в своем желании. Ну, надо же, энтузиаст, преданный своему делу.
— Зачем вы мне все это рассказываете? — спрашиваю прямо.
— Потому что банда Нижнего мира — это банда подростков, и нам нужен свой человек среди них, чтобы выяснить имя заказчика.
Несколько секунд смотрю на него и тупо моргаю, не веря, что он сказал это всерьез. А когда понимаю, что так и есть, не выдерживаю и начинаю смеяться, громко, долго, бесконтрольно. Наверное, это и называется истерикой.
— И вы решили взять первого… попавшегося… подростка… из тюрьмы и завербовать? — выдаю сквозь хохот.
Полковник смотрит осуждающе.
Мой смех резко прекращается. Понимаю:
— Не первого. Ведь так? Есть и другие?
— Это тебя точно не касается, — отрезает Коннери, только подтверждая мою правоту.
— Хорошо, почему я? — вот уж что мне непонятно.
— Ты умеешь бороться за свою жизнь, — отвечает полковник с таким видом, будто спрашиваю несусветную глупость.
— И?.. — подсказываю.
— И, очевидно, у тебя есть мозги, — нехотя продолжает.
— И еще у вас есть, чем меня подкупить, а заодно угрожать, чтобы быть уверенными в моей верности, — жестко заканчиваю за него, внезапно охватив всю целостность картины. — Мой отец.
— Твой отец, — соглашается Коннери. — Мы обещаем ему полную амнистию в том случае, если ты поможешь нам раскрыть это дело.
Хмыкаю. Звучит красиво, вот только…
— Не амнистию, а снятие всех обвинений, — заявляю. — Мой отец осужден несправедливо.
— У меня другая информация, — полковник снова тянется к ящику стола, на этот раз правому, и извлекает оттуда планшет, несколько секунд роется в нем, потом официальным тоном зачитывает: — Ричард Феррис под действием алкогольного опьянения сел за руль транспортного средства, флайера, госномер… так, пропустим… И врезался в другое транспортное средство, в следствие чего скончалась жена обвиняемого Кира Феррис. По показаниям соседей, Феррисы поссорились накануне, что дает повод предполагать, что Ричард Феррис умышленно избавился от супруги, — победно заканчивает Коннери и поднимает на меня глаза.
— Зачем перед умышленным убийством напиваться? — интересуюсь.
— Для смелости, — тут же отвечает он. Да, помню, так и говорил прокурор на суде.
Пальцы вновь сжимаются на подлокотнике.
— Мой отец любил мою мать. И он не был пьян. Алкоголь, который нашли у него в крови — успокоительное, он выпил его перед заключением важной сделки, на которую они и ехали тем утром! У флайера отказали тормоза, именно поэтому они разбились!
— Проверка транспортного средства не подтвердила эту версию, — Коннери принимается пролистывать материалы дела.
Сжимаю зубы, чтобы не закричать. Выдыхаю, стараюсь говорить спокойно.
— Проверка не проводилась. У нас не было на это денег, потому что все имущество ушло на погашение неустойки по той сделке, которую отец не совершил из-за аварии. Черт! — все-таки срываюсь. — Вы же знаете правила! Если есть деньги, тебя оправдают, если ты все потерял, за тебя не вступится никто!
Коннери смотрит на меня бесконечно долгую минуту. Очевидно, раздумывая, имеет ли моя версия случившихся событий право на существование. Молчу. Я знаю правду. И знаю, что все было именно так, как говорю. Мне только неизвестно, сами ли отказали тормоза во флайере моих родителей, или их кто-то испортил, но в невиновности папы не сомневаюсь.
— Хорошо, — решает вдруг полковник. — Если ты поможешь нам, я помогу тебе. Даю слово.
Усмехаюсь. Рассмешил.
— Письменно, — отрезаю, — договор, подписи, гарантии. Я не поверю вам на слово.
— Хорошо, — соглашается полковник. — Что-нибудь еще?
— Да, верните мою кепку!
***
Питер провожает меня обратно в комнату.
Идем в молчании, каждый думает о своем. Хотя, по правде, не знаю, о чем думать, в голове сумбур. После однообразия, длящегося изо дня в день годами, за последние двое суток случилось слишком многое.
— Если ты согласишься, я буду твоим связным, — неожиданно говорит Питер.
Ну, конечно, психологи СБ верны классике, связным становится знакомый человек.
Дергаю плечом:
— Хорошо.
— Все это время ты будешь выходить на связь только со мной, — зачем-то уточняет он.
— Хорошо, — повторяю, не понимая, к чему он ведет.
— Мы должны доверять друг другу.
Ах, вот он о чем.
— Пит… Можно я буду звать тебя Пит? — дожидаюсь кивка и продолжаю: — Пит, я никому не доверяю. А доверять мне или нет, решать тебе.
Питер замолкает, и несколько минут мы идем молча. Уже у самой двери во временно мою комнату он признается: