— Отпусти его, — говорю спокойно.
Пожалуй, именно это спокойствие больше всего дезориентирует противника.
— Чего? — тупо выдает он.
Приближаюсь, но все еще остаюсь достаточно далеко, чтобы мужчина не смог преодолеть разделяющее нас расстояние одним прыжком. Впрочем, по тяжело поднимающейся и опускающейся груди не похоже, что у него хватит физического здоровья на акробатические этюды, но, тем не менее, не рискую.
— Найди кого-то покрупнее, — говорю уже откровенно грубо.
— Чего? — повторяет незнакомец и, наконец, убирает костлявое колено с уже порядком посиневшего мальчишки. Ребенок тут же сворачивается в позу зародыша, обхватив руками колени, и тихо поскуливает.
Нет, я не герой и не борец за справедливость, но в этот момент испытываю лютое отвращение к Аквилону, Нижнему миру, опустившемуся ниже некуда и Верхнему, позволившему ему это сделать. Пальцы обхватывают нож в кармане брюк.
— Ты его мамочка, что ли? — мужик снова сплевывает. — Эта мразь украла у меня вещь, и я ответил. Вали отсюда, пока ноги целы.
Только теперь замечаю дешевую цепочку с маленьким синим камнем, которую мужчина сжимает в кулаке.
В этот момент мальчишка встает на четвереньки, его сотрясает крупная дрожь, заметная даже с такого расстояния.
— Она… мамина! — слышу то ли хрип, то ли стон на выдохе.
— Теперь она для моей крали, — рычит настоящий вор украшения, которое не стоит ничего, кроме детских воспоминаний, и вновь бросается на пацана, которому следовало бы отползать подальше, а не качать права собственности.
Помню хлюпающий звук, с которым отвертка входит в глазницу Боба. Как твердый металл рвет податливую плоть. Как теплая кровь течет мне под рукав.
Не хочу до рвотного позыва.
А еще я помню Мо, Мориса Рамзи. Никто даже не знал его настоящего имени, просто Мо, две буквы, кличка…
Нож раскрывается легко, а садист слишком занят своей жертвой, чтобы обратить внимание на тихий щелчок…
Приближаюсь в два широких шага и втыкаю нож по рукоять в основание черепа мужчины сзади. Он резко вздрагивает, пальцы на шее мальчика расслабляются, а сам душитель заваливается набок, падая щекой прямо в снег. Мертвые глаза открыты, и в них застыло выражение искреннего удивления, изо рта стекает тонкая струйка крови.
Все.
Из ступора выводит громкий выдох мальчика. Когда прихожу в себя, обнаруживаю, что сижу на корточках возле убитого мной человека. Руки обхватывают колени. Окровавленный нож валяется у ног. А мальчишка сидит, опершись руками о землю позади себя. Его глаза полны удивления не меньше чем другие, мертвые. Лицо парнишки мне смутно знакомо, но сейчас я не в состоянии думать.
— Со снега встань, — говорю, и голос напоминает скрип несмазанных колес телеги. Этой самой старой телегой сейчас себя и чувствую.
— А?
— Встань со снега, обморозишься!
Мальчишка вскакивает на ноги, будто его пнули под зад. Теперь замечаю, что он бос. В мороз.
Тоже встаю и приближаюсь к телу. Наклоняюсь. Стягиваю ботинки. Ему они больше не понадобятся.
— Как тебя зовут? — спрашиваю. Не то что мне интересно, но надо же к нему как-то обращаться.
— М-мышь.
Мышь? Нет, так везет только святым или прокаженным. И, вряд ли, я отношусь к первым.
Вскидываю брови, делая вид, что слышу эту кличку впервые. Теперь понимаю, откуда мне знакомо это лицо.
— Мышь?
— Мышь! — пацан произносит так, будто назвался Королем зверей.
— Почему Мышь? — повторяю вопрос, ранее заданный Питу. Наверное, со стороны наш разговор напоминает беседу двух сумасшедших. К сожалению, это недалеко от правды.
Мальчишка приподнимает сбоку край тонкой вязаной шапки, демонстрируя неровно отросшие волосы.
— Смотри, серые. Как у мыши.
На мой необразованный взгляд, такой цвет волос называется пепельно-русым, но серый, так серый.
— Ну а имя-то твое как?
— Меня зовут Мышь, — повторяет с нажимом, явно не желая говорить правду.
— Ладно, буду звать тебя Мышонком, — сдаюсь без борьбы. В самом деле, какая мне разница, это я не люблю клички, а ему, похоже, нравится. — Где обувь потерял?
— Не знаю, — Мышонок шмыгает носом и вытирает сопли прямо рукавом. — Пока убегал, — он, наконец, делает решительный шаг к мертвому и вытаскивает из его сжатого кулака цепочку. — Она мамина, — поясняет, — все, что осталось от мамы. А он… — быстрый взгляд на убитого обидчика, — украл.
— Ясно. Иди сюда, — протягиваю ему полученные мародерством ботинки.
Мышонок шарахается и находит отговорку своему страху:
— Они большие!
Чувствую, что если пробуду еще некоторое время в непосредственной близости от убитого мной человека, то непременно сяду в снег и разревусь. Поэтому добавляю металла в голос: