Мышонок волнуется, забывает слова, прерывается на середине фразы, начинает заново, а Коэн молчит. Ни единого слова, подсказки, наводящего вопроса. Смотрит своим давящим темно-карим взглядом на мальчишку и молчит, а голос Мышонка становится все тише. Вижу, как из-под шапки стекает капелька пота, течет по виску, щеке, улетает за воротник. Что это? Изощренная пытка? Им виднее. Не вмешиваюсь и отключаю эмоции. Во внутренние отношения Проклятых вмешиваться и не подумаю.
Рассказ затягивается, а в помещении откровенно жарко, не хочу обливаться потом, как Мышонок, со стиркой мне никто не поможет. Снимаю куртку, кладу на идеально чистый пол и усаживаюсь сверху, скрестив ноги. Краем глаза Коэн отмечает мое перемещение, но не снисходит до комментариев. Оно и лучше.
— …Кэм его зарезал, — заканчивает мальчишка, — он бы меня задушил, вот! — он оттягивает ворот кофты, демонстрируя лиловые следы, оставшиеся на шее от пальцев Здоровяка Сида.
Вот теперь Коэн переводит взгляд на меня. Слышу, как Мышонок тихонько выдыхает от облегчения, что рапортовать больше не придется.
Взгляд у Коэна подходящий для главаря, кажется, будто он прожигает насквозь, а его обладатель видит все твои потаенные страхи и секреты. Так смотреть надо уметь. Но я-то точно знаю, что все это только шоу для мнительных, что бы там ни казалось, Фредерик Коэн обо мне ничего не знает, не может знать.
— Зарезал, говоришь?
Мне хочется выбежать на улицу и снова и снова оттирать уже давно чистые руки от несуществующей крови.
— Зарезал, — подтверждаю.
Сижу на полу, Коэн на табурете. Получается, что он смотрит на меня сверху вниз. Ему это нравится. Пусть.
— Зачем? — интересуется главарь со все той же скучающей интонацией.
Знать бы мне еще зачем. Если бы на тот момент мне было известно, что Мышонок связан с Проклятыми, мое поведение и убийство были бы целиком и полностью оправданы. Но мне просто повезло.
— Я хотел его остановить, — отвечаю.
Коэн чуть склоняет голову набок:
— Ты мог ударить его, скажем, камнем, а потом убежать.
Пожимаю плечами:
— Не стоит оставлять живых врагов за спиной, — Боб с завода ясно дал мне это понять, убив Мо, а потом повесив его смерть на меня.
— Не многие это понимают, — замечает Коэн одобрительно. Потом встает, делает шаг вперед и наотмашь бьет Мышонка по лицу. — Я сказал тебе забыть про цацку! Ты отвлекся, Сид украл! Твоя вина!
Мальчишка падает недалеко от моих ног. Опустошенно смотрю на сцену разборок.
— Оно мамино, — хнычет Мышонок, сжавшись в комок на полу.
— Дай, — Коэн протягивает руку. — Отдай немедленно.
Мышь молчит и не шевелится. Жду, что сейчас Коэн размахнется и ударит его снова, возможно, ногой по уже поврежденным ребрам. Смогу ли я и тогда не шелохнуться?
Но ошибаюсь, главарь продолжает стоять с вытянутой рукой.
— Отдай, — повторяет он так властно, что даже мне хочется отдать ему что-нибудь. Он давит на мальчика, нависая над ним, и Мышонок сдается. По его щекам текут слезы, но он лезет в карман и достает оттуда кулон, протягивает Коэну. — Так-то лучше, — узловатые, кажется, много раз переломанные пальцы главаря сжимаются с добычей.
А потом он швыряет кулончик на каменный пол и с силой бьет по нему каблуком. Мышонок кричит. Это настолько жестоко и бессмысленно, что просто выходит за рамки моего понимания.
Камень в кулоне искусственный, не более чем дешевое стекло, и оно разбивается вдребезги от одного удара. Синие осколки разлетаются по комнате, один крупный прилетает мне на куртку, незаметно протягиваю руку и сжимаю его в кулаке.
— Зачем?! — скулит Мышонок. — За что?!
Чтобы впредь слушался, вот зачем. И боялся еще больше.
— Убирайся с глаз моих, — кажется, если бы не страстная любовь Коэна к чистоте, он бы сплюнул, но воздерживается.
Мышонок поднимается с пола, зажав обеими руками ребра и медленно, шаркая ногами в гигантских ботинках, плетется к двери, глотая слезы горя и бессилия.
Коэн поворачивается ко мне, когда штора вновь возвращается на место за ушедшим Мышонком.
— Их иначе не научишь, — говорит он мне, будто “они” — это они, а мы с ним к ним не относимся. — Рисковать своей шкурой из-за цацки! — ботинок Коэна наступает на один из осколков и давит его в пыль.
— Люди умирают и за меньшее, — говорю.