Теперь о рифме. Хуан Руис явно щеголяет своим версификаторским умением, иногда и говорит об этом «прямым текстом». Не в пример более поздним авторам эпохи Возрождения он почти всегда употребляет точные, богатые рифмы, иногда составные. Отнестись небрежно к этой черте подлинника означало бы проявить к нему неуважение. Между тем сама структура русского языка с исключительным разнообразием словоокончаний, равно как традиция отечественной поэзии, делает подыскание четверной рифмы задачей весьма непростой. Правда, в нашей поэзии есть подобные примеры, достаточно вспомнить хотя бы шуточное стихотворение А. К. Толстого «Бунт в Ватикане». Но Хуан Руис проделывает этот фокус не тридцать, а свыше полутора тысяч раз.
В поэму входит еще так называемая «лирика» — это гимны религиозного содержания, а также разного рода (чаще шуточные) песни. Все они разнообразны по форме, все отличаются изощренной рифмовкой; но если пародийно-пасторальные «серранильи», озорные серенады горным пастушкам, будоражили стихотворческую фантазию переводчика, то однообразные по содержанию гимны Деве Марии, состоящие в воспевании на разные лады «семи радостей» Богоматери, представляли для него, пожалуй, самое тяжкое испытание. После гимнов, вырываясь на простор «куадерна виа», я чувствовал, как правило, облегчение, подобное тому, какое ощущает автомобилист, выезжающий после головокружительного горного серпантина на спокойное равнинное шоссе.
Хуан Руис изредка позволяет себе замену рифмы ассонансом, подчас рифма повторяется в одной строфе дважды (впрочем, это скорее огрехи переписчиков). Не ставя своей задачей слепо, копировать такие вольности, переводчик иногда все же дает о них представление читателю (см. в переводе строфы 956, 1268, 1428, 1558).
Охота за четырьмя рифмами — дело нелегкое; вспомним, что сказал Пушкин о тройной рифме в октаве: «две придут сами, третью приведут». Поэтому иногда у автора иная из четырех рифм оказывается «с приводом»; не исключаю, что внимательный читатель и в переводе найдет некоторые натяжки «ради рифмы». Бдительное око редактора порою заставляло отказываться от славных рифм и переделывать строфу во имя более точной передачи содержания, — хотя и скрепя сердце, переводчик обычно в таких случаях выпускал пойманную дичь на волю.
Не часто, но в русском переводе употребляются дактилические рифмы, которых в подлиннике нет в силу структуры испанского языка. Пропуски строк, неполные строки воспроизведены в соответствии с подлинником.
Несколько слов о лексике. Написанная почти семьсот лет назад, «Книга благой любви» весьма трудна для современного испанского читателя. Вспомним, что наш отечественный памятник «Слово о полку Игореве» многократно переводился (и прозой, и стихами) на язык, понятный современному русскому читателю. Поэтому я старался пользоваться и словами, и оборотами, понятными и употребительными в наши дни. Однако, естественно, избегал словесного модернизма. Не позволял я себе и неологизмов, за одним, пожалуй, исключением: в строфе 1236 есть слово «горлодранцы» — в основном ради рифмы, но надеюсь, что читатель не будет меня корить, не найдя этого существительного в словарях: и без словаря понятно.
Что касается слов архаичных, то их число в переводе невелико, но для колорита эпохи я считал нужным иногда ими пользоваться, — таковы, например, «понеже», «зане», «крин», «подстега»... Все эти слова можно найти в 17-томном «Словаре русского литературного языка». Изредка вводятся слова, ушедшие из литературного обихода, но сами по себе понятные: «мя», «небоже» (звательный падеж от «небог» — бедняк, жалкий человек, — см. «Словарь русского языка XI—XVII вв.», в современном языке слово сохранилось в поговорке, часто искажаемой, — «На тебе, небоже, что нам негоже»).
Некоторые куски «Книги благой любви» построены на обыгрывании текстов из Священного Писания (строфы 374—387, 1236—1241). Естественно, в католической средневековой Испании латинские цитаты были вполне понятны просвещенному читателю. В текстах такого рода иноязычным вкраплениям полагается давать подстрочный перевод. Однако в упомянутых фрагментах книги богослужебные речения подаются в пародийном контексте, — переводчик был вынужден частично расшифровать цитаты и дать их русские эквиваленты.
Много хлопот доставило переводчику то обстоятельство, что некоторые имена собственные в книге — смысловые. К примеру, центральный эпизод «Книги благой любви» — битва между Великим постом и Карнавалом. Всячески обыгрывается то, что противники — разного пола. Между тем если «дон Карналь» оригинала легко переводился как «дон Мясоед», то с «доньей Куаресмой» было труднее. К счастью, удалось найти синоним: Великий пост иначе называется Великой четыредесятницей (см. Энциклопедию Брокгауза и Ефрона, т. 10). Названия вассалов дона Мясоеда, равно как наименования рыб, воюющих на стороне доньи Четыредесятницы, естественно, порою заменены. В истории любви дона Мелона де ла Уэрта (букв. — дыня с огорода) и доньи Эндрины (букв. — терн, дикая колючая слива) произведена замена действующих лиц на дона Арбузиля де Бахчиньо и донью Тернину (тернина, по словарю, — ягода колючего терна).