Какова цель, поставленная перед собой автором «Книги благой любви»? Сам Хуан Руис ее сформулировал, казалось бы, достаточно четко и в названии своего произведения, и в прозаическом к ней прологе. В этом последнем он не раз подчеркивает, что «с благим разумением и благою волей душа избирает любовь к Богу, чтобы тем спастись». И далее утверждает, что написал «сей посильный труд в прославление добра и составил сию книжицу, в коей описаны иные из лукавых подходов, уловок и ухищрений мирской безрассудной любви, коими она склоняет некоторых ко греху». Итак, дидактический замысел «Книги благой любви» как будто несомненен. Но, во-первых, есть основания полагать, что прозаический пролог написан позднее всей книги и, быть может, призван был оправдать в глазах строгого церковного начальства содержание книги, иногда весьма далекое от истинного благочестия. К тому же даже в этом прологе назидание, характерное для ученой проповеди, к форме которой прибегает Хуан Руис, вдруг перебивается озорным замечанием автора: «понеже человеку свойственно грешить, то, если бы иные пожелали, чего я им не советую, предаться безрассудной любви, они здесь найдут некоторые указания на сей счет». Это сразу снимает всю серьезность тона проповеди, хотя, быть может, идея о пародийности пролога и слишком преувеличена.[300]
Неудивительно, что Р. Менендес Пидаль, например, был убежден, что «название книги, по сути своей, полная противоположность тому, как следовало бы озаглавить книгу на самом деле», что, вынеся в заглавие «благую любовь», автор практически отдает явное предпочтение «любви безрассудной».[301] Со своей стороны, советский медиевист А. А. Смирнов также утверждал, что «любовные приключения рассказчика и других лиц изображаются с таким сочувствием и с такими красочными подробностями, что это исключает всякую мысль о назидательных намерениях Хуана Руиса».[302] Согласиться, однако, с этими суждениями без оговорок нельзя. Правильное понимание позиции Хуана Руиса возможно лишь в рамках строгого историзма. Между тем, как нам представляется, и те исследователи, которые видели в архипресвитере из Иты лишь правоверного проповедника средневековой христианской морали (например, Амадор де лос Риос, Сехадор-и-Фраука и др.), и те, кто столь же убежденно объявлял Хуана Руиса богохульником и вольнодумцем, чуть ли не предшественником Рабле (например, Пюймэгр), в равной мере грешили против строго исторического подхода к изучению творчества испанского поэта.
Вспомним, что на дворе стояло XIV столетие. Конечно же, Хуан Руис не был и не мог быть вольнодумцем типа Рабле, — для этого еще просто не пришло время. Но он уже не призывал и к умерщвлению плоти как единственному способу служения Богу. XIV в. — эпоха ломки многих традиционных религиозно-этических представлений, когда некоторые казавшиеся незыблемыми и неоспоримыми догмы католицизма начинают подвергаться проверке разумом и обнаруживают свою уязвимость. Конечно, даже самые передовые люди этой эпохи еще далеки от того, чтобы порвать сковывавшие сознание средневекового человека религиозные путы, но они уже не могут не бунтовать против требования слепо следовать догмам вероучения. Поэтому, быть может, самой характерной особенностью сознания мыслящих людей той эпохи была глубокая противоречивость их убеждений и устремлений. В решении центральной проблемы книги — что такое «благая любовь» и каково ее соотношение с «любовью безрассудной» (или «безумной» — amor loco) — внутренняя противоречивость позиции автора обнаруживается особенно отчетливо.
300
О прологе см.: