Он был интеллигентом старой формации, человеком широкого круга интересов, гуманистом в самом глубоком смысле этого слова. И в то же время — человеком ультрасовременным. Обожал американскую литературу: Хемингуэя, Фолкнера. И особенной его любовью был Пастернак.
Есть что-то символическое, что он умер с ним в один день и в один час — 31 мая 1960 года. Его он любил и был его почитателем всю жизнь.
Он был сангвиником. Никогда не унывал. Но порой облачко грусти на него находило. И тогда он говорил, что умрет скоро, умрет через несколько лет, что жизнь его близится к концу. Предчувствие, которое, к сожалению, его не обмануло.
Евгений Львович — настоящий старый интеллигент, попавший вполне закономерно по статье 58–10. Были и другие.
Был в Кодине доктор Анатолий Силыч Христенко. Типичный хохол. Сын старого фельдфебеля. Толстый, тяжеловатый, добродушный. Кто мог подумать, что он обладатель одной из самых трагических биографий из всех, которые я знал.
Анатолий Силыч в дореволюционное время учился на фельдшерских курсах. Одним из его товарищей, закадычным его другом был веселый курчавый украинский парубок Любченко. Вместе выпивали, вместе бегали за девчонками, вместе готовились к экзаменам.
А через пятнадцать лет, в начале 30-х годов, оба парубка сделали карьеру. Анатолий Силыч окончил Медицинский институт и стал хирургом, главврачом в одной из больниц Одесской области. А Любченко стал Председателем Совнаркома Украинской ССР, членом ЦК ВКП(б), депутатом Верховного Совета — словом, важным сановником. Но старого приятеля не забывал. Тот часто ездил к нему в Киев в гости.
Об этом знали. Когда какое-нибудь осложнение — сразу к Христенко, он друг премьер-министра, поможет.
Но вот наступает 1937 год. И в газетах появляется краткое сообщение: «Член ЦК ВКП(б), председатель Совета Народных Комиссаров Украинской ССР Любченко, запутавшись в своих связях с контрреволюционными троцкистско-бухаринскими террористами и очевидно опасаясь разоблачения, покончил жизнь самоубийством».
А через три дня был арестован Анатолий Силыч. Восемь месяцев в НКВД. В тогдашнем НКВД. Нечеловеческие пытки. Десять лет лагерей. Каргопольлаг.
Первое время изредка переписывался с женой и дочерью. Затем крах. Война. Оккупация Украины. Связь с внешним миром порвана.
Работает врачом. Только поэтому пережил ежовщину и войну.
Врачи все-таки были в привилегированном положении.
В 1946 году происходит следующее. Убили беглеца. Анатолий Силыч должен дать заключение о том, что беглец был убит, убегая от погони. Но нет, он пишет акт, в котором констатируется ожог: беглец был убит в упор и не в затылок, а в лоб. Оперуполномоченный его долго уламывает. Но веселый, добродушный украинец остается непреклонным, на все уговоры ответ: «Нет, нет, нет». И в заключение угроза «кума»: «Ну, подожди. Раскаешься!»
Угроза осуществилась через год. Пришла пора Анатолию Силычу освобождаться. Освободился, все честь честью. Но поезд на глухом полустанке останавливается только один раз в сутки, в 4 часа дня. Переночевал у друга. На другой день пошел к поезду, взял билет. Перед самой посадкой на поезд, на перроне, к нему подошли, задержали. Арест. Новое следствие. Ему инкриминируется статья 58–10 — агитация против советской власти.
«Агитация» выразилась в том, что однажды, сидя в парикмахерской, когда громкоговоритель хрипел и издавал какие-то нечленораздельные звуки, он сказал, что немецкие радиоприемники — хорошие. Восхваление капиталистической техники. Снова десять лет. И привезли его в Кодино.
Жизнь пройдена. Впереди пустота. Полная безнадежность. Но судьба подарила старику в дни заката последнюю радость. Попала к нему в стационар Шурочка — девушка из Мурманска, девятнадцати лет. Когда в Мурманске были английские офицеры, она увлеклась одним из них, — начался несложный роман девчонки с иностранцем. Пока офицер находился в Мурманске, все было хорошо. Но он уехал. И Шурочку тотчас арестовали. Инкриминировали гнусную статью: за проституцию. И пять лет лагерей.
Привезли в Обозерку. Она заболела. И старик влюбился в нее без памяти. Шурочка тоже его любила. У нее, видимо, было к нему смешанное чувство, как к отцу и как к мужу.
Вскоре она освободилась. Осталась в Кодино. Анатолий Силыч виделся с ней урывками.
Помню, однажды приходит Силыч в лабораторию, говорит Катюше, вольной лаборантке: «Передайте Шурочке», — и дает ей дамские туфли, купленные на последние арестантские гроши, скопленные с огромным трудом. Катюша, по-женски:
«Спасибо, доктор, передам. А между прочим, Шурочка была вчера у нас в доме, в соседней квартире».