«Она, верно, заходила к подруге».
«Да, к подруге. Но подруга дома не ночевала, была на дежурстве. Ночевала Шурочка. Всю ночь мне не давали спать. Все время какие-то стоны, поцелуи, чей-то мужской голос».
Старик молча выходит. Появляется через десять минут. «Дайте мне туфли».
«Зачем, доктор?»
«Я хочу их изрезать ножницами».
«Ах, что вы, что вы, доктор!..»
И с необыкновенной готовностью протягиваются туфли.
Силыч лезет в карман, вынимает две шоколадные конфеты, принесенные из ларька, кладет их в туфли и протягивает туфли Кате:
«Передайте!»
«А, вот как вы, доктор, вот как…» — говорит Катя, позеленев от злости.
«Да, так. Какие претензии я могу предъявить этому ребенку?
Я могу быть ей лишь благодарен за то, что она хоть немного скрасила мой закат».
И ведь неплохая была женщина Катя. И сама имела много романтических приключений. Но что поделаешь, женщина.
Проходит недели три после этого инцидента. Рано утром я, по обыкновению, измеряю температуру. Силыч в качестве врача в 5 часов утра пошел в столовую проверять качество пищи.
Вдруг в 6 часов он входит в перевязочную, говорит:
«Скажите, пожалуйста, где здесь моя комната?»
Я выпучиваю глаза. Комната его рядом с перевязочной.
«Что с вами, Анатолий Силыч?»
«Не знаю, не могу найти свою комнату».
Беру его под руку, отвожу в его комнату. Усаживаю. Вижу: что-то с ним неладное. Лицо красное, одутловатое, глаза бессмысленные. Дышит тяжело.
Бегу за вольными врачами. Они собрались на комиссию. С Силычем оставляю санитара.
Приходят врачи, констатируют парез. Это инфаркт в слабой степени. Укладываем Силыча в кровать. Пичкаем лекарствами, делаем уколы.
Проходит два дня. Санитар мне говорит:
«Мануилыч! За зоной в окне стоит Шурочка, спрашивает о здоровье Силыча. Пойдите, поговорите с ней».
Иду. Рядом с лагерем пятиэтажный дом. Туда-то на последний этаж и забралась Шурочка и смотрит в лагерь. Кричу ей о здоровье Силыча несколько слов. А потом возвращаюсь в стационар. Говорю:
«Ну, Силыч, говорил сейчас с вашей Шурочкой».
«Как, где?»
«Да она стоит сейчас на лестнице соседнего дома».
Что тут сделалось с Силычем! Вскочил, как мальчик, побежал в одном белье. Санитар за ним с халатом. На ходу надевая халат, добежал до запретки, увидел Шурочку, машет ей рукой, кричит.
Караульный на вышке начал стрелять вверх. Шурочка удалилась.
Исстари принято смеяться над старческой влюбленностью. Влюбленный старик — это излюбленный персонаж всех на свете опереток. И только Голсуорси в своей «Саге о Форсайтах» создал поэму о старческой любви. Как он прав!
После пареза Силыч лишь числился врачом. Работать не мог. И в это время — новая неожиданность. Он разыскал свою пропавшую дочь. Было это так.
Один из наших врачей, заключенный, попал на дальний этап, куда-то в Якутию. Там встретил в лагере заключенную — Веру Анатольевну Христенко. Он спрашивает:
«Ваш отец врач?»
«Да».
«Знаете ли вы, где он?»
«Нет».
Оказалось, что дочь после оккупации города немецкими войсками была переводчицей у немцев. После возвращения советских войск была арестована, получила 25 лет лагерей за «измену родине». Мать потерялась еще при оккупации города немцами.
Узнав это, соорудили общими силами дочери передачу. Шурочка ей отослала. В дальнейшем вся переписка шла через Шурочку. Переписка между лагерниками была воспрещена.
Между тем Силыч написал жалобу. Начались времена более либеральные, после смерти Сталина кое-кого освобождали.
Летом 1953 года меня угнали в другой лагерь (об этом речь впереди). Уезжая, тепло простился с Силычем, обнялись и поцеловались. Он мне сказал: «Желаю вам того, что вы сами себе хотите». Должен сказать, что пожелание это исполнилось.
А дальнейшая судьба Силыча такова. Целые дни, с утра до вечера, сидел он у окна своей каморки и смотрел вдаль, ожидая, что придет постановление о его реабилитации.
Весной 1954 года ему разрешили под каким-то предлогом сходить за зону. Он навестил Шурочку. Пришел домой. Ночью, во сне, умер. А наутро пришла реабилитация.
Хоронили его как вольного. Долгое время Шурочка, вышедшая замуж и переехавшая в Мурманск, каждый год летом приезжала к нему на могилу.
Такова сентиментальная повесть, рожденная самой жизнью.
Как-то в начале марта я сидел в лаборатории Евгения Львовича. Неожиданно входит санитар-эстонец, говорит: «По радио сейчас передавали: Хозяина разбил паралич».
Так мы узнали о предсмертной болезни и смерти Сталина.