Следующий привал я сделал в Челябинске. От города у меня осталось прежде всего впечатление чистого-чистого, ясного неба. Дважды мне приходилось побывать на Южном Урале: в Челябинске и потом в Оренбурге, и нигде я не видел такого ясного, чистого неба.
Прибыв в Челябинск, я долго и трепетно смотрел в небо. Однако, спустившись на грешную землю, я обнаружил мало хорошего. Получил хлеб по рейсовой карточке на пять дней; хлеб здесь выпекается особый, в форме пирога. Не успел я выйти из магазина, как ко мне кинулись люди, смотрящие голодными глазами на хлеб и предлагающие немедленно его купить. Продал, цена на хлеб здесь была больше, чем где-либо, 130 рублей за кило.
Разбогатев таким образом, я стал осматривать город. Город огромный, но сразу же видно: недавний, возникший из рабочего поселка. Через весь город тянется длиннейшая улица, проспект Цвилинга, в честь какой-то южноуральской знаменитости времен гражданской войны, о котором, впрочем, никто ничего не знает. В центре города коробки — огромные дома современной безобразной «урбанистской» архитектуры, в остальном городе — деревянные домишки, одноэтажные и двухэтажные.
Стал разыскивать, где переночевать. В городе существовал пункт для эвакуированных ленинградцев. Школа около вокзала, просторные комнаты, заставленные кроватями, но кровати без матрацев, без досок, — спите, как хотите, на решетках. О белье, разумеется, не может быть и речи.
Провел здесь две ночи. Лежал, подложив под себя пальто. Через два дня дальнейший путь — на Уфу.
Всю дорогу стоял на площадке. Проезжали Златоуст и другие Уральские города.
Бесконечная равнина, вдали горы, леса, покрытые снегом. При свете луны — красиво до неправдоподобия.
Утром прибыли в Уфу. А через два дня наконец поезд, который идет на Ульяновск.
Длиннейшая дорога. Кругом леса, леса, леса — девственные, первозданные, сосновые, дремучие. Мордовия.
И наконец, 19 декабря в 11 часов вечера прибыли в Ульяновск-Симбирск. Город, сыгравший исключительную роль в моей жизни.
Хризантемы по утрам (Интермеццо)
Я выше вспоминал добром двух милых девочек, которые укрыли меня одеялом во время поездки по Сибири. Милые, хорошие девочки. Когда я проснулся, они пели песенку. Мне понравилось. Попросил: «А ну, спойте еще». Улыбнувшись, спели:
Как сейчас, их вижу, слышу их серебряные мелодичные голоса. Запомнилось это, может быть, потому, что и вся жизнь моя построена по этому принципу, начиная с приезда в Ульяновск-Симбирск. Хорошо это или плохо? Не знаю. Рассудит Бог.
Почему это? Тоже не знаю. Рассудит Бог.
Прибыл я в Ульяновск-Симбирск, на берега Волги, 19 декабря 1942 года, в 11 часов вечера.
И с тех пор все наоборот, не так, как у людей.
И всегда один.
Совершенно один.
Долго ли еще идти одному или уже конец пути? Не знаю. Рассудит Бог.
Глава четвертая
На берегах Волги
Вышел из вагона. Люди спешили в город. А мне спешить некуда. Остановился на вокзале. Переночевал. Дорогой украли валенки. В опорках.
Утром пошел получать по рейсовым хлеб. Видик был, видимо, неважный. Какой-то мальчишка мне сказал: «Дедушка, вы последний?» Озлившись на него за столь почтительный, но несколько преждевременный в мои двадцать семь лет эпитет, прикрикнул со свойственной мне грубостью: «Какой я тебе дедушка, выродок?» И взял хлеб.
Позавтракал на вокзале, пошел в город. Город чудесный. Тихий-тихий. Улицы длинные-длинные. Все допотопное.
Главная улица — Гончаровская. На одном из домов мемориальная доска: «Здесь в 1812 году родился Иван Александрович Гончаров». В двадцати километрах — село Кондобье, усадьба Гончаровых, очень точно описанная в «Обрыве».
Город на холмах, между Волгой и Свиятой. Открыт всем ветрам. Кто-то сделал в незапамятные времена из этого каламбур: «Симбирск — семь бореев».
Теперь он называется Ульяновск, уже давно. Спрашивал, где родился Ленин. Представьте, никто не знает. Лишь потом узнал: на улице Ленина. Но и на этой улице никто не знал. Хороший, уютный, чистенький домик — типичное дворянское гнездышко.
А на старинном заброшенном кладбище похоронен его отец. Гробница с тяжелым чугунным крестом, с надписью: «Свет Христов просвещает всех». На гробнице много надписей из Священного Писания.
Был здесь через семнадцать лет, летом 1960 года. Теперь все по-другому. Город лакированный, превращенный в музей, приспособленный для туристов. Никого из тех, кого знал, не застал. Все на кладбище. Походил по этому новому Ульяновску. Вздохнул. Стало жалко того тихого, наивного и такого русского-русского Симбирска…