Младший командный состав — все хохлы — службисты, с боевой выправкой, подтянутые, аккуратные, чистоплотные. Помню одного сержанта, вечно певшего одну и ту же песенку:
Офицеры-интеллигенты, военные инженеры. Настроены критически. Помню откровенный разговор со своим непосредственным начальником, командиром роты: «Дали бы сейчас демократическую конституцию. Как бы пошли воевать! А сейчас ни у кого нет боевого импульса». Он это сформулировал. Уфалейские мужички формулировать не умели, но думали так же. Всем чуялись перемены.
28 августа 1941 года, в день Успения, заболел. Пошел в санчасть, смерили температуру — 40. Положили в госпиталь. Дней за пять перед этим на строевом учении (из писарей меня уже выгнали) было жарко, хотелось пить. Проходили через ручей, ленинградская болотная почва, вода красная, снял с себя пилотку, набрал в нее воды. Все по очереди стали пить. Сержант пошутил обо мне: «Стал бы он в мирное время пить из пилотки».
Смеялись, но через несколько дней — тиф. Приехал отец, ужаснулся. Поехал потом в санотдел Ленинградского Военного Округа. Направили в больницу имени Боткина. Отцу дали на руки документ; «Провожать в госпиталь больного красноармейца Левитина». Видимо, опять сработали адмиральские нашивки. Через два дня отец приехал за мной. Со мной рядом лежал тоже больной парнишка, хороший. Когда я уходил, сказал жалостно: «Голик, прощай». Перед ним я виноват. Угрызения совести до сих пор. Впопыхах надел его шинель, обнаружил потом, а моя шинель пропала. Парню записали промот. Узнал об этом потом, уже в госпитале. Жалко, так и вижу его глаза, слышу его ласковые и грустные слова: «Толик, прощай». Какова-то его судьба? Убит, ранен, попал в плен? Бог весть. Тоже и у него было что-то вроде тифа. Вообще болели многие.
Незадолго до этого Наркомом обороны был назначен Тимошенко. Война с финнами обнаружила плохую боевую подготовку нашей армии. В этом было виновато командование. При Ворошилове армия была превращена в санаторий. Денег на армию не жалели и из демагогических соображений превратили ее во что-то среднее между комсомольским клубом и пансионом благородных девиц. Результат не замедлил. Суровые викинги — финны — нас били.
Скандал! Ворошилова сменили. Тимошенко впал в другую крайность. За норму был принят девиз Суворова: «Тяжело в ученье — легко в бою!» В результате в начале войны в армии был создан искусственный голод. Ржавая селедка и отвратная ячневая каша — шрапнель. Спали вповалку на голых досках. Мне это нравилось. Несмотря на свою растяпистость, люблю солдатскую и лагерную жизнь. Но «брат осел», как называл святой Франциск тело, подвел.
Врачи диагностировали — «брюшняк». Правда, ошиблись; оказалось, это всего лишь паратиф. Вместе с отцом, «с папашей за ручку», как острили ребята, через весь Питер на окраину в так называемые «боткинские бараки».
И вот я опять увидел Питер, любимый чудесный город. Он, как всегда, строгий и оживленный. Но во всем чувствовалась война: озабоченные лица, очереди у вокзала, много солдат, офицеров, отец все время дергал меня за руку: «Отдай честь, офицер». Наконец дошли до «бараков».
Ничего себе, «бараки». Всю жизнь бы жить в таких бараках. Великолепные каменные дома, окруженные парком. История их такова. Во времена Александра Третьего в Питере начиналась холера. Выстроили наскоро за Николаевским вокзалом бараки. Начальником был известный русский врач Боткин. Денег правительство не пожалело, и общественность не поскупилась. А холера прошла. Что делать? И вот Боткин решил на месте деревянных бараков устроить великолепные помещения, больничные корпуса. В них-то я и пришел. Хорошие каменные здания, зеркала, души. Это после-то Черной речки. Быстро стал поправляться. Здесь, в спокойной атмосфере, можно было и подумать, стал осмыслять происшедшее.
Недавно, в связи с выходом в свет моей книги «Лихие годы», я выступал в «Имка-пресс» в Париже на пресс-конференции. После конференции ко мне подошла одна дама, моя старая знакомая еще по Москве. Сказала: «Вы же настоящий русский националист». В этом есть доля правды. Леон Фейхтвангер, как-то раз отвечая на вопрос корреспондента, сказал: «Умом я интернационалист, а сердцем еврей». Про себя я могу сказать: «Умом я безусловный интернационалист, а сердцем, несмотря на свое смешанное происхождение, русский и только русский». И еще одна цитата (раз уж начали цитировать знаменитостей) из Клюева: «Уму республика, а сердцу матерь Русь, Перед львиной пастию от ней не отрекусь».