При приезде епископа в Оренбург весь горисполком вышел ему навстречу, эмгебисты целовали ему руку. Конкордат был новостью, провинциальные деятели толком ничего не понимали — и по обыкновению пересаливали (не все ли им было равно, кому целовать руку!).
К чести епископа надо сказать, что неожиданный поворот в его судьбе не вскружил ему голову. Все пережитое усилило в нем мистические настроения. Владыка иной раз постился целыми неделями, бывали дни, когда он совершенно отказывался от вкушения пищи. Он любил долго и много молиться. Устраивал ночные моления. По целым ночам молился в храме, переполненном народом.
Интересны были его беседы с верующими. Он часто делился своим жизненным опытом, рассказывал о перипетиях своей обильной приключениями жизни. Было в нем нечто от отца Савелия Туберозова из лесковских «Соборян». Отсутствие позы, искренняя религиозность, доброта.
22 ноября 1944 года — знаменательный день в моей жизни. В алтаре, в присутствии двух-трех священников, я прочел акт отречения — от обновленчества, получил разрешение, а за литургией впервые за семнадцать месяцев причастился…
Через полгода я отправился с рекомендацией Преосвященного в Москву, в Академию.
Владыка дожил до глубокой старости: он умер через десять лет — в 1954 году, в сане архиепископа Пензенского.
Узнав о его смерти, будучи в лагере, вздохнул я и перекрестился.
Хороший был человек. Царство ему Небесное.
В Духовную Академию, в Москву, я отправился летом 1945 года, а пока что жил в Ташкенте. Время было трудное и интересное.
Помимо хождения по столовым я еще работал, как сказано выше, в трех местах: в Институте Искусствознания, в Университете и в Театре Юного Зрителя. В каждом учреждении было нечто своеобразное и интересное. Остановлюсь сейчас лишь на наиболее ярких людях.
Институт искусствознания. По-лагерному выражаясь: шарашка. Сплошное очковтирательство. Бег на месте. Помещался он на Гоголевской улице, в помещении бывшего ташкентского земства. Огромные залы, лепные украшения, люстры — и полное безлюдье!
Во главе института стоял узбек Ильяс Акбаров. В общем, безобидный узбек, элегантный, европеизированный, имеющий связи. На этом можно ставить точку. Вообще же могу сказать, что единственная область культуры, которую узбеки быстро усвоили, театральное искусство. Было много хороших актеров.
В частности, театр «Хамза», в котором ставился классический репертуар. «Отелло». В заглавной роли — местная знаменитость Абрар Хидаятов. Отелло играл с чисто восточным темпераментом. Производил сильное впечатление.
Тут же жили высланные из столиц интеллигенты. В частности, небезызвестный композитор Козловский, про которого было хорошо известно, что он пишет музыку для местной знаменитости — композитора-дирижера узбека.
Здесь же я познакомился с получившей ныне громкую известность вдовой поэта Надеждой Яковлевной Мандельштам. Она работала в Университете, жила на одной из улиц, прилегавших к Пушкинской (центральной улице Ташкента).
Увидел ее лет через тридцать у общих знакомых. Напомнил ей старое знакомство, но она меня забыла. Сказала:
«Ну, расскажите, как произошло это знакомство».
«Пожалуйста. Меня к вам привела наша общая знакомая Ираида Генриховна. Помню, вход со двора».
«Правильно!»
«Комната довольно просторная, и в ней совершенно фантастический беспорядок».
Голоса:
«Это она, она!»
Надежда Яковлевна (смущенно):
«Да, это похоже на правду».
«Далее. Вас не было дома, хотя час вы назначили сами. За столом сидел какой-то человек интеллигентного вида в лохмотьях. Нам он объяснил, что его вчера раздели бандиты на улице».
Надежда Яковлевна:
«Врет. Он все пропил. Это товарищ Осипа по лагерю. Я пишу о нем в воспоминаниях».
«Потом входите вы. Мы пытались, поддерживать светский разговор. Вы нам нисколько в этом не помогали. Мы стали собираться уходить. Вы нас ни словом не удерживали».
«Да, это я».
Незадолго до моего приезда в одной квартире с Надеждой Яковлевной жила Ахматова. К этому времени она уже вернулась в Питер. Надежда Яковлевна осталась. Вокруг нее группировались старые интеллигентки, и я иногда видел их в церкви.
Уже тогда заметил я в Надежде Яковлевне нечто желчное, раздраженное, что врывается таким неприятным диссонансом в лирическую ткань ее мемуаров, выражается в отзывах, поражающих своей несправедливостью, а иногда и в прямой клевете.
Женщина, которая меня с ней познакомила, тоже представляет собой интереснейший тип. Я о ней уже писал в одной своей работе, опубликованной в журнале «Грани». Все в ней было противоречиво, сумбурно и оригинально. Происхождение: по отцу — остзейская баронесса, по матери — рюриковна Сабурова. Это одна из стариннейших русских фамилий. Из этого рода, между прочим, происходит Соломония Сабурова, первая жена Василия III. Мать — меценатка. В ее доме бывали все знаменитости, начиная от Блока, Брюсова и Сологуба, кончая «босяцкой» богемой — Игорем Северяниным и молодым Маяковским. Окончив гимназию, совершила сразу два экстравагантных поступка: выскочила замуж за молодого художника-поляка по фамилии Бахта и, к ужасу своих родных, поступила в балетное училище. Затем стала ученицей Айседоры Дункан и близко познакомилась с Мейерхольдом. Любила рассказывать, как она провела ночь под день октябрьского переворота в обществе Мейерхольда. Но да будет стыдно тому, кто об этом дурно подумает.