В глазах начальника вокзала смешанное выражение любопытства и некоторого опасения. И вдруг осеняет: «Я депутат Верховного Совета Кара-Калпакской республики! (Как это мне пришло в голову, до сих пор не понимаю.) Еду из Средней Азии с больным парнем. Парня надо немедленно посадить в поезд. Он едет к матери в Елец».
И вдруг лицо начальника становится любезным: «Пожалуйста, пожалуйста!»
И тут же зовет сестру из санитарного отдела. Та также страшно любезна. Немедленно забирает Витю, сажает в вагон.
Я вздыхаю спокойно. Одно дело сделано.
Иду в баню на Таганке. После бани решаю ехать к родственникам. Сначала на Остоженку, к тете Гуте, бабушкиной сестре. Больная, безногая, не встает с постели. За ней ходит женщина, которую она прописала у себя. Живет на грошовую пенсию.
Меня принимает радушно. Хочет угостить. Но ничего нет. Даже кусочка сахара. Прощаюсь с ней, чтоб не утомлять больную.
Иду дальше. Несколько кварталов. Еропкин переулок. На углу Еропкина и Пречистенки в великолепном доме живет мой двоюродный дядя, кузен отца, Борис Яковлевич Василевский, женатый на старой москвичке (когда-то очаровательной) из старой московской купеческой династии, умнице, тонкой женщине, но очень практичной.
Теперь она художница. Дядя — инженер путей сообщения. Но сейчас не у дел. Недавно вернулся из лагеря, с Дальнего Востока.
Принимают радушно. Спрашивают, где остановился. (В голосе чувствуется тревога.) Я с беззаботным видом знатного путешественника говорю, что в общежитии для командировочных. Это опять ложь, такая же, как о каракалпакском депутате: на самом деле ночевать мне решительно негде.
Вздох облегчения. Светский разговор. Расспросы об отце. В 11 часов целую ручку у хозяйки, целуюсь с дядей (он, бедняга, сам здесь не хозяин, лагерник, в жениной квартире). Еду в метро на Павелецкий.
Прохожу в пассажирский зал. Полно. Нигде ни одного свободного места. Где провести ночь? Не на ногах же. В центре два огромных мраморных идола: Ленин и Сталин. Под ними свободная площадка, но очень узкая. Пустая. Никто не решается занять. Подхожу. Несколько отодвигаю в сторону одного из идолов (с рукой, засунутой за борт мундира). Ложусь у его ног. Под головой жестко. Снимаю с себя кожанку, подкладываю под голову. Тут же засыпаю.
Воров не боюсь. Воровать нечего. В кармане 5 рублей. Вещей нет. На себе кроме кожанки майка и штаны. Небольшой сверток со сменой белья. Все. Порой шучу: «Я беднее Диогена. Он говорил: „Все мое ношу с собой“. А я все мое ношу на себе».
Проснулся рано утром.
Понедельник, 20 августа 1945 года. Моюсь в туалете. Еду… Куда бы вы думали? В Патриархию, к Митрополиту Николаю. Он сейчас из Лондона. Через два дня должен лететь самолетом в Париж. Между аудиенцией у английского короля и приемом у генерала де Голля ему предстоит принять и меня.
Патриархия. В новом помещении, в Чистом переулке. Это в центре старой Москвы. Один из переулков, примыкающих к Пречистенке (теперь улица Кропоткина).
Вхожу. Сразу охватывает атмосфера старинного московского дворянского особняка. Митрополит Николай сейчас принимает.
Прохожу через просторный зал, поднимаюсь по лестнице. Приемная. Здесь меня встречает человек с черной бородкой, в рясе. Бородка, сразу видно, недавняя; движения типичного московского пижона: быстрые, нескладные, суетливые. Речь быстрая. Во всем облике что-то вызывающее, самоуверенное, как говорили в XIX веке, провокантное. Это секретарь Владыки Михаил Зернов (ныне архиепископ Киприан).
Осведомляется о том, кто я такой; скрывается за дверью, чтоб доложить обо мне Владыке. Я пока присаживаюсь в мягкое кресло. Пауза. Мы можем ею воспользоваться, чтобы рассказать о Михаиле Зернове, которому в будущем предстоит сыграть в православной церкви некоторую роль.
Ныне здравствующий Михаил Викентьевич Зернов родился в 1911 году. Следовательно, ему тогда было тридцать четыре года. Коренной москвич. Происхождение чисто светское (ходили слухи, что кто-то из его родителей, кажется, мать была из евреев). Экспансивный, восприимчивый.
С детства, как и я, привержен к церкви. В юности был псаломщиком-любителем. Уж не знаю почему, несмотря на то, что из интеллигентной семьи, систематического образования не получил. Отсюда дилетантизм — всегда и во всем. В юности — очевидно, ввиду полной невозможности в 30-е годы служить в церкви — избирает театральную карьеру. Однако актера из него не вышло. Сначала был помощником режиссера в киностудии, потом попадает в театр имени Мейерхольда, где занимает должность заведующего костюмерным цехом.