Я «Зачем это тебе нужно? Почему тебе не поступить в институт, стать инженером? А то ведь это не специальность. Завтра что-нибудь не так — и тебя по шапке».
«Если что-нибудь не так, то шапки не понадобится, не на что ее будет надевать».
«Ну вот, видишь, так зачем же ты туда идешь?»
«Слушайте, мне уже двадцать пять лет, я на иждивении у отца, идти в институт — еще пять лет у него на шее, а там что? Работать инженером на окладе 800 (80 по-теперешнему) рублей. И еще сидеть на шее у отца? А здесь я в сентябре поступаю на курсы — стипендия 1500 рублей. А как только присвоят звание, вдвое больше».
Я промолчал. Что я мог на это сказать?
В процессе экзаменов мне пришлось оказать ему одну услугу. И на этом мы расстались. Проходит лето. Как сейчас помню, 19 августа. Преображение, 6 часов вечера. Раздаются три звонка. Это ко мне. Иду открывать. Алексеев.
«Пожалуйста!»
Думаю: зачем он ко мне пришел? Вспоминаю: брат его учится в девятом классе. Спрашиваю: «Ты, верно, насчет брата?»
«Нет. Еще во время экзаменов я положил угостить вас со своей первой получки. Как хотите: здесь или пойдемте в ресторан».
«Ну что ж, пойдем в ресторан».
Пошли в летний ресторан на Самотеке. Выпили, закусили. Мой собеседник говорит:
«Анатолий Эммануилович! Мои родители — верующие люди. Когда они садятся за стол, они крестятся. (Об этом упомянуто, конечно, не случайно.) Я им ничего не говорю о том, что я делаю, как и вам не скажу. Но я знаю, что, если бы они знали, что я делаю, они бы не могли не одобрить. Во всяком случае, к сыску, к доносам я не имею никакого отношения».
Я высказал совершенно откровенно (как говорил мне один мой коллега: «Вы и когда трезвый, так говорите, как пьяный. Представляете себе, какой вы, когда пьяный?!») все, что я думаю о его учреждении.
Потом пошли. Он меня проводил до дома. Когда прощались, сказал:
«Это еще не все. Вот вам на память».
И он протянул мне серебряную ложечку, с которой он позабыл снять цену: 27 рублей (по-нынешнему 2 руб. 70 коп.). Я остолбенел от неожиданности. Чекист и сентиментальный подарок? И сейчас эта ложечка находится в моей московской квартире, у жены.
Потом я его видел в декабре 1948 года, когда медалистам вручали медали. Это очень в советском духе: вручать медали тогда, когда все о них давно забыли.
После торжественной церемонии мой коллега, физик, говорит:
«Зайдите ко мне в кабинет».
Захожу. Наши медалисты, в том числе Алексеев. Пили вино из пробирок, закусывали бутербродами. Алексеев мне потихоньку говорит:
«Я о вас часто думаю. Особенно когда слышу что-нибудь антирелигиозное. Вы же, я знаю, глубоко верующий человек. И работаете над Белинским».
«А откуда ты знаешь, что я глубоко верующий человек?»
«Это другой вопрос».
Когда меня посадили, многие думали, что в это виноват Алексеев. Нет, он тут ни при чем.
Увидел его через много, много лет, в 1968 году. Встретились на улице около Сандуновских бань. Любезен. Натянут. Не очень изменился. Но глаза другие; фальшивые, и что-то в них жестокое. Такие глаза я видел у всех чекистов, у следователей и оперуполномоченных. Продолжать разговор не было желания. Простился с ним и пошел в баню.
Мы говорили о чекисте высокого класса. Спустимся ниже. Однажды мне говорит учительница из соседней школы (порядочнейшая женщина):
«Анатолий Эммануилович! Позаймитесь с Поспеловым. (Я ее класс хорошо знал, так как одно время ее заменял, когда она болела.) Я не знаю, как его допускать к экзаменам на аттестат зрелости: ничего не знает».
«Что ж, присылайте».
И приходит ко мне знакомый мне белобрысый парнишка. Начинаю прощупывать его знания. Ничего ни о чем. Школьная уборщица знает больше. Надо умудриться проучиться десять лет и до такой степени ничего не знать. Говорю:
«Ну, ладно, учить тебя теперь уже поздно. Сделаем вот что. Вот книжка „Билеты по экзаменам на аттестат зрелости“. Буду тебе каждый день диктовать ответы, по три вопроса».
Так и сделали. Диктовал ему каждый день по три ответа, а он добросовестно заучивал ответы наизусть. Как-то раз, передохнув, говорю:
«Ну, хорошо, мы тебя выпустим, а куда же ты потом с такой головой пойдешь?»
«Ну, у меня есть хорошее место».
«Счастливое, должно быть, место, где таких оболтусов принимают».
Затем через несколько дней у меня промелькнуло в голове одно воспоминание:
«Кстати, скажи, пожалуйста, у тебя ведь, кажется, был брат, одно время у меня учился?»
«Да, у меня есть брат». «Что он сейчас делает?»
«Он работает в органах».