Впоследствии в Бутырках я встретил еще нескольких человек, преданных им.
В этой ситуации, видя полную невозможность сопротивляться, я подписал несколько протоколов, в которых признал себя виновным в ряде антисоветских высказываний. (Слабость, которую я до сих пор не могу себе простить.)
В конце следствия, когда мне было предъявлено дело, я увидел показания еще одного типа, некоего Либединского Александра Александровича, работавшего учителем истории в одной со мной школе.
Мелкий человечек, Либединский был снят с работы за связь с ученицей-восьмиклассницей, которая из-за него покушалась на самоубийство. Однажды Либединский, который жил за городом, просил меня устроить ему ночлег в городе. Я повел его к Александру. Александр и привел его в качестве свидетеля. В обязанность стукача входит не только сообщать данные о своем «подопечном», но и разыскивать свидетелей: сам он быть свидетелем, разумеется, не может, тогда он будет разоблачен.
В данном случае Александр не ошибся. Либединский дал обо мне показания на двенадцати листах. А в конце заявил от себя:
«Я хочу указать, что Левитин может быть очень опасен в качестве учителя литературы».
Судя по протоколу, показания против меня были даны 20 мая 1949 года. А 22 мая милейший коллега пришел ко мне в гости, был очаровательно любезен и, прощаясь, тепло меня приглашал у него бывать. О своих показаниях, данных двумя днями раньше против меня, не сказал ни одного слова.
Это было в 1949-м. Прошло с тех пор одиннадцать лет. В 1960 году, в мае я зашел в школу на Серпуховской площади, где была в это время директором моя старая начальница Наталья Георгиевна Праздникова. Я хотел попытаться устроиться к ней в школу. Директора не было. Секретарь меня попросила подождать, а сама тем временем вышла. Зазвонил телефон. Я снял трубку. Приятный тенор сказал:
«Передайте Наталье Георгиевне, что работа ее школы будет освещаться по радио в пятницу. Это говорит Либединский из радиоцентра».
«Александр Александрович?»
«Совершенно верно. Вы меня знаете?»
«Это говорит Левитин».
Длинная пауза. Потом восклицание: «Здравствуйте!»
Я ему:
«Читал ваши показания. И мерзавцем же вы оказались».
«Почему вы думаете…» — и пауза.
«До свидания», — сказал я и повесил трубку.
Что касается Александра Введенского, то о продолжении его высокополезной деятельности я узнал следующим образом.
В 1962 году я написал очерк «Закат обновленчества» и решил послать его Владимиру Введенскому, к которому сохранил дружеские чувства. Случайно этот очерк попал в руки Александру. Тотчас отнес его к оперуполномоченному КГБ. Впоследствии мне этот очерк предъявили, не скрывая того, каким образом он попал в КГБ. Кагебисты не очень щадят своих стукачей.
Несколько лет назад один человек мне предлагал от имени Александра примирение, апеллируя к моим христианским чувствам. Я ответил отказом.
Простил я ему уже давно, но говорить о том, кто он такой, я буду всем и каждому. Это мой долг.
На этом мои отношения с Александром заканчиваются навсегда.
Глава двенадцатая
Лагерь
В августе я был переведен в Бутырскую тюрьму. 31 августа 1949 года мне была вручена копия «Постановления Особого Совещания при Министре Государственной Безопасности», состоявшего всего из двух строк:
«Левитина Анатолия Эммануиловича, 1915 года рождения, за антисоветскую деятельность заключить в лагерь сроком на 10 лет».
3 октября я отправился в этапном вагоне в Архангельскую область, в Каргопольские лагеря, где было назначено мое пребывание.
Перед этим два месяца в Бутырках. О Бутырской тюрьме я уже писал. Сидел я в ней три раза в жизни. И странно: у меня к этой тюрьме «влечение, род недуга».
Вспоминаю о ней всегда с лирическим чувством. Может быть, потому, что в августе 1949 года это был отдых. Лубянка — карцер. С 6 часов утра до 10 часов вечера надо сидеть на табуретке, нельзя прилечь, нельзя облокотиться. Нельзя громко разговаривать. Периодические обыски.
Не то Бутырки. Огромные камеры по 60–80 человек, светлые, просторные. Делай что хочешь. Хочешь спи, хочешь разговаривай, хочешь — читай (книг много, и библиотека там была приличная). Прогулка была во дворе (много зелени), — теперь в двориках (закутках) на крыше. Встретился там с интересными людьми.
Горелик Соломон Савельевич, старый петербургский адвокат, социал-демократ. Живая история русского социал-демократического движения. Деятель кооперативного движения. После революции стал большевиком. Был директором Экономического института имени Плеханова в Питере. Последнее время не у дел.