Сейчас Алэ сидел, скрестив ноги, под огромным баобабом, который был старее самых старых гор.
Рядом с ним в высокой траве лежал Чатур, старый воин, борода которого была седа, а лысина покрыта глиной, чтобы защитить голову от солнца.
Чатур уже не мог бы задушить пантеру, как бывало прежде.
Пальцы его рук страшно распухли и напоминали корни дерева. Он все время слегка шевелил ими, словно боялся, что они вдруг застынут. Много лет жил Чатур, и каждый раз, видя как заходит солнце за землю, прощался с ним. Думал, что не увидит утра. Но дух жизни крепко сидел в нем, должно быть, сросся с его черным телом.
В стороне, на поляне виднелись тростниковые хижины, напоминавшие стога сена.
И Алэ и Чатур молчали.
Чатур перебирал ожерелье из ракушек, висевшее у него на шее. Когда ему исполнился год, мать повесила ему на шею это ожерелье; на нем была тогда всего только одна ракушка.
Теперь этих ракушек было так много, что никто в племени не мог сосчитать их.
Вчера еще Чатур прибавил одну ракушку, ибо солнце взошло еще раз из-за вершины Острой горы, а это значило, что еще один год минул.
Он лежал и смотрел на луну, слегка прищурившись, так ярок был ее блеск.
Алэ, казалось, был полон мрачных раздумий.
Брови его хмурились и ноздри раздувались, словно он чуял врага.
От времени до времени он поглядывал вниз на огромные заросли.
Далеко-далеко над лесом трепетало еле заметное алое зарево. Иногда словно какой-то гром доносился оттуда и тотчас смолкал.
Алэ, спокойно слушавший голос льва, затыкал уши, когда слышал этот гром.
— Сегодня слышно лучше, — пробормотал он наконец.
Чатур не торопился отвечать. Старик, который торопится, смешон. Разве мудрость и медлительность не одно и то же?
— И зарево сегодня ярче, — проговорил он. Они снова замолчали.
Из одной хижины донесся резкий крик ребенка.
— У Магуры родился четвертый сын… Это он кричит? — спросил Чатур.
Алэ кивнул головой. Магура была его жена.
— Он лучше бы сделал, если бы умер сразу, как только увидал свет солнца, — прошептал Алэ, снова покосившись на зарево.
— Не говори так, — остановил его Чатур, — что ты знаешь?
Алэ встал.
— Я хочу посмотреть на них, — сказал он поднимая лежавшее в траве копье. — Ты пойдешь со мною, Чатур?
— Но разве ты не смотрел на них вчера? Разве ты не смотришь на них всякий раз, как земля надевает шапку ночи?
— Я хочу посмотреть на них, — упрямо повторил Алэ и пошел, положив копье себе на плечо.
Чатур медленно поднялся с травы и долго разгибал спину. Потом он крикнул.
— Я иду!
Алэ остановился и подождал его.
Затем они оба направились к скалам, разбросанным в беспорядке у преддверия пустыни.
По едва заметной тропинке стали они подниматься, причем Алэ часто должен был останавливаться и протягивать Натуру руку.
Уже тростниковые хижины были внизу под ними.
Пустыня, усыпанная скалами, казалась при луне морем расплавленного серебра. Черные точки — гиены и шакалы — двигались по этому морю. Но Алэ и не глядел на пустыню.
Поднявшись на самую высокую скалу, он оглянулся назад, в ту сторону, где сияло зарево.
С этой скалы ясно были видны какие-то вспыхивающие огни, снопы искр, взлетавшие иногда на воздух. Гром доносился сюда чаще и звучал еще страшнее.
Чатур сел на камень, ибо устал от подъема, и бесстрастно созерцал даль.
Алэ, стоял, раздувая ноздри, и копье дрожало в его руке.
Казалось, это зрелище производило на него впечатление. Он даже как-то сгорбился на секунду, но затем опять гордо выпрямился.
Там, за лесом, французы строили железную дорогу.
Много неожиданных богатств нашли они в диких недрах знойной Африки. Нужно было проложить в глубину материка прочный путь, чтобы не было задержки для потока товаров и денег. Сотни негров сгоняли они на постройку дороги, которая дошла уже до середины леса. И днем и ночью молоты стучали о сталь, пылали горны мастерских; топорами рубили деревья. Старые баобабы, срубить которые топором было так же мудрено, как срезать сосну перочинным ножом, вырывали динамитом.
Тогда-то по лесу разносился гром, заглушавший на миг и рык льва и вой пантеры и заставлявший содрогаться Алэ.
С каждым днем все ближе и ближе приближались эти грозные огни и этот гром.
Скоро он раскатится над самым ухом Алэ. Тогда белые люди придут с кнутами и погонят его копать землю заступом, а Магуру заставят раздувать меха в кузницах.
При этой мысли Алэ даже задрожал.
Он почувствовал глубокую ярость.