Черный Лев передал его слова.
Толпа побрела к тому месту, где стоял идол.
Между тем наступила ночь.
Взошла луна, яркая как солнце.
Жрец развел в честь Му-га-ша большой костер, озарявший идола оранжевым блеском.
— Вот что, — закричал Роберт, когда все собрались. — Вы думаете, это страшило правит миром? Миром правит вот что.
И он выразительно хлопнул себя по лбу.
— Разум! Смекалка! Поняли? Дошло?
Черный Лев перевел и так же хлопнул себя по лбу.
— Вы думаете — это бог? Это кусок дерева и, скажу вам, довольно безобразный кусок дерева… Я бы не поставил такую штуку у себя в комнате для украшения. Вы думаете, что белые люди ушли из-за того, что этот ваш Му-га-ша получил назад свою законную руку? Дурачье! Война началась. Величайшая война. Белые люди грызут друг другу горло, как гиены. Умные набивают себе карманы, а дураки подставляют свои груди под немецкие и французские пули… Хотите посмотреть, какое имеет отношение ко всему этому ваш идол? Вот!
И он толкнул идола прямо в костер.
Крик ужаса пронесся по толпе и замер.
Страх сковал всех.
Алэ зажал уши, чтобы не слыхать грома.
Пламя мгновенно охватило идола. С треском запылали безобразные руки и ноги.
— Видите, он горит, — кричал Роберт, не заботясь о том, что Черный Лев, охваченный ужасом, уже не переводит его слов. — Видите, он горит, а кругом царит такая же тишина. Никто не взрывает баобабов, никто не бьет молотом по железу. Белые люди поехали воевать. Дураки, они скоро поймут, что такое война, но уже будет поздно! Поздно для тех, кого успеют сразить пули… Правильно я говорю?.. А?..
Роберт, увлеченный ораторским пылом, забыл, что его никто не понимает. Все негры смотрели на него с ужасом, а он стоял, озаренный пламенем костра, и кричал, вдохновенно размахивая руками.
— Строили дома! Железные дороги, аэропланы! И все для чего? Чтобы уничтожить все это снарядами! Калечить и уродовать друг друга! Несчастные, жалкие дураки! Ну, да они добьются! Не я буду, если после этой войны земной шар не лопнет по всем швам! Уф! Так-то!
Дикари смотрели на него все с тем же почтительным вниманием.
Жрец протягивал ему какое-то ожерелье из костей рыбы и о чем-то умолял его.
— Будь нашим богом! — сказал Черный Лев.
Роберт вдруг остановился.
— Слишком много чести, — произнес он. И хотя это было смешно, он не рассмеялся.
Ему ясно представился огромный мир, там где-то война, кровь течет рекою и заливает нивы, тут непроходимые суеверия, первобытная дикость, как тысячу лет назад.
Он надел на себя ожерелье.
— Иногда приходится быть богом, — пробормотал он, — ничего не поделаешь!
Латур усмехнулся.
— Фабр сулил тебе быть только генералом.
— Подымай выше! Но надо сказать Черному Льву, что у богов тоже бывает аппетит.
Они ели мясо газели, пили пальмовое вино и говорили о войне, которая потрясет всю Европу, а может быть, и весь мир.
А Европа между тем все щетинилась, как сердитый еж.
— Значит, Черный Лев зря притащил сюда эту руку? — спросил Жак.
— Зря и не зря. В жизни все так. Многое делается зря, но если бы это не делалось, не было бы жизни, не было бы истории… Люди, делая глупости, учатся быть умными… Вот. А теперь довольно болтать. Будем спать. Так-то, Жак. На свете жить интересно?
— Интересно.
Они заснули.
Как знать, может быть, мы с ними еще когда-нибудь встретимся.
