Цепкая рука впилась ему в горло и повалила на спину.
— Будешь ты молчать? — прошептал голос на таком ломаном французском языке, какого Жак не слыхал еще во всю свою жизнь.
— Буду, — прохрипел он, чтобы не быть окончательно задушенным.
Рука словно растаяла во мраке.
Жак молчал, не зная, что предпринять.
Было очевидно, что кто-то залез в трюм тайком, так же, как и он, и не желает быть обнаруженным.
В конце концов это мог быть такой же бедняк, как и он.
Жаку было не по себе. Он чувствовал слабость во всем теле, сердце его усиленно билось, а во рту пересохло.
Он понял, что это дает себя чувствовать голодовка.
Его таинственный компаньон, очевидно, совершенно не шевелился, ибо никакого шороха кругом не было слышно. Окликнуть его Жаку было как-то жутко.
Чтоб не чувствовать голода, Жак принялся было кусать палец, но это мало помогло.
А мерное потряхивание продолжалось. Казалось, что рядом дышит и фыркает какое-то чудище.
«Очевидно, мы уже вышли в море», — подумал Жак.
При мысли, что теперь там наверху сияет яркое южное солнце и легкий ветерок веет по синему морю, Жака взяла досада. Он мысленно выругал парня, посоветовавшего ему залезть в трюм.
«Лучше уж подохнуть на свежем воздухе, чем в этой могиле. Дают советы, болтают языком, благо, не им играть в мертвеца».
Он хотел заснуть, но сон бежал от него, словно испуганный стуком крови в его висках.
К тому же и лежать было очень неудобно. «Габония» была, по-видимому, нагружена пустыми бочками.
Прошло еще несколько часов, и муки сделались нестерпимыми. От моряков Жак слыхал, что когда голодаешь, нужно как можно сильнее перетянуть себе живот. Но у него не было ремня.
«И чорт выдумал эти подтяжки», — думал Жак, приходя все в большее и большее отчаяние. Заговорить снова он не решался. Почувствовать вторично на своем горле стальные пальцы? Ни за что на свете…
Однако в конце концов от духоты и голода сознание стало у него мутиться. Вдобавок во рту пересохло совершенно, и ужасно хотелось пить.
Он не выдержал и слегка застонал.
Впрочем, он тут же раскаялся в этом и невольно схватился за горло.
Однако рука на этот раз не вцепилась ему в глотку.
Вместо этого Жак вдруг почувствовал во мраке под самым своим носом запах хлеба.
Он протянул руку, схватил хлеб и принялся жевать.
— Пей, — произнес в темноте голос все с тем же ужасным акцентом.
И в рот Жака уткнулась фляжка с водою.
«Этот устроился с удобством», — подумал Жак, жадно глотая воду.
Теперь он стал чувствовать себя гораздо спокойнее.
Если бы не мрак и не духота, он был бы даже доволен.
Однако заговорить он все же не решался.
Голос в темноте между тем пробормотал:
— Насытил ли тебя хлеб и утолила ли вода?
— Спасибо, — прошептал Жак как можно более почтительно.
С таким человеком не приходилось ссориться.
— И ты опять силен?
— Да.
— Когда ты вновь почувствуешь в животе пустую яму и в горле высохший ручей, ты позовешь меня, но так тихо, как ходит кошка.
«Однако он недурно изъясняется, — подумал Жак, — видно, порядочный человек».
— А вы не знаете, — спросил он, — как вылезти из этого трюма?
— Знаю, но не скажу тебе. Тебе знать это все равно, что знать сколько пальм в лесах Киотао.
— Почему же? — робко прошептал Жак.
— Потому что я задушу тебя, если ты сделаешь шаг.
Жак поспешил прервать разговор, принимавший неприятный оборот.
— Значит, мы будем сидеть в трюме? — решил он спросить, помолчав часа два.
— Я сидеть, а ты лежать… А иногда я лежать, а ты тоже лежать.
— А надолго у вас хватит провизии?
— На десять солнечных кругов…
— А потом?
— А потом мне принесут еще на десять кругов.
Жак почувствовал к странному незнакомцу глубокое почтение.
Вот так можно пускаться в путешествие.
— А мы не задохнемся здесь?
— Если мы задохнемся, то ведь после не мы будем плакать об этом.
— Так-то оно так… но говорят, задыхаться вообще очень… неприятно.
— Думающий о весельи пусть идет петь песни и топтать ногами пустую землю. Разве ты пришел сюда, чтобы трубить в трубу радости?
Жак хотел сказать, что он не пришел сюда, а шмякнулся, как идиот. Но он боялся как-нибудь разозлить невидимого спутника.
Пароходная машина продолжала работать все так же мерно и упорно.
— А куда мы едем? — спросил Жак.
— Туда, где на песке отпечатываются пятки людей.
— Где же это такое?
— У тебя десять языков, что ты не даешь отдохнуть одному из них, — строго прошептал голос. — Да разбухнут слова у тебя во рту.