И те старались вовсю.
Сельчане, не все, конечно, встретили «аников-воинов», как и раньше бывало, смешками, шутками, издевкой:
— Ну че, навоевались? Поди, раньше сроку поиспоганили свои портки?
— Га-га-га!
— Они. их в озере сполоснули. День стирались да день сушились.
— Гвардия! Сопли вокруг шеи вьются: подступить боязно!
Особенно старались Никита Урезков и, как всегда, подвыпивший, Елбан.
На дорогу вдруг выскочил запыхавшийся от быстрой ходьбы старый смолокур Татурин, схватил Кольку за рукав, потащил из строя.
— До кех пор, сукины дети, отца страмить будете?! — зло закричал он.— А ну геть домой! И чтоба не видел вас боле дураками, чтоба не краснеть мне за вас, оболтусов!
Отряд остановился. Колька, смущенный до крайности, уговаривал отца:
— Отпустите, тять... Не надо... Чего вы на все село?.. Ведь не баловство у нас — дело. Отпустите руку...
— Я те отпущу,— кричал старик Татурин еще громче.— Слышь, что говорю: марш домой! А ты, Серьга, чего глаза лупишь? Али тебя не касается?
Раздался смех, кто-то свистнул, кто-то выкрикнул:
— Так их, так! По шеям их!
Колька выдернул руку, отец совсем взъярился.
— А, так ты еще противиться? — И замахнулся на Кольку.
Но ударить не успел — Серега перехватил отцову руку.
— Вот что, тять, довольно. У нас свои головы. Не лезь, не мешай. А драться — не дам. — И глянул на Лыкова, который едва сдерживаясь, чтоб не взорваться, поглядывал то на толпу, то на старика Татурина.— Командуй, Захар Степаныч...
И отряд двинулся по улице, оставив позади опешившего и онемевшего от возмущения старика Татурина.
У сельсовета отряд распался. Ленька шагал домой вместе с Митькой. Заглядывая в его серое от пыли и усталое лицо, Ленька выспрашивал, как они «ходили походом», почему не отыскали бандитов и не побили их. Митька отвечал коротко и неохотно.
— Черт их найдет... Бор не степь: затаились где-то. А может, ушли. В Касмалинский лес.
Ленька не мог скрыть разочарования. Было просто обидно, что отряд сходил впустую, даже никто из винтовки ни разу не пальнул.
— Эх вы!.. Надо было еще поискать да на Касмалу двинуть. А так что? Трик-брик и вернулись. Смеются все...
Митька обозлился:
— Ты хоть помолчи. И без тебя тошно.
— Чего молчать-то? Я бы не вернулся. Я бы...
— Ты бы, ты бы!.. Известное дело — герой! Из чашки ложкой да на печи с тараканами.
Ленька обиделся, нахмурился и замолчал.
У своего двора Митька приостановился, глянул искоса на Леньку.
— Ну ладно, не дуйся. Айда к нам, поешь со мной за компанию, а я новость важную расскажу.
Но Ленька, упрямо сдвинув брови, пошагал дальше. Митька, проводив его взглядом, качнул головой:
— Ну ерш!..
Зашел Ленька к Шумиловым к вечеру, когда обида улеглась. Сделал вид, будто забежал к ним на минутку, по спешному делу.
Только вошел во двор — навстречу Варька, глаза круглые, блестят, лицо раскраснелось.
— Лень, что знаю!..
У Леньки в груди дрогнуло: неужто опять беда?
— Что?
— Ой, Лень!..
— Да что стряслось, говори скорей! — закричал он нетерпеливо.
Варька вдруг засмеялась.
— Да нет... Не бойся... К нам из уезда на той неделе приедут представления казать.
Ленька перевел дыхание.
— Фу ты!.. А я уж подумал... Ну, Варюха!.. Что за представления?
— А всякое там. Живые картины ставить будут, плясать, петь.
У Леньки поднялись брови.
— Да ну? Кто?
— Уездные, сказала же. Комсомольцы.
— Ух ты! А это как — живые?
Варька замялась:
— Ну там разговоры разговаривать станут и...— потом решительно тряхнула косами.— Не знаю, Лень. Это мне Митя сказал. И еще сказал, что завтра вся ячейка пойдет прибирать нардом. Я тоже пойду. А ты?
Если бы Варька не глядела бы на Леньку такими горячими просительными глазами, он, конечно бы, не раздумывая, согласился, а тут вдруг насупился, протянул как можно безразличней:
— Не знаю... И без того делов всяких полно. Варька сразу расстроилась, и глаза ее потускнели.
— Пойдем, а, Лень? Вместе бы поробили. Митя так и сказал: Леня подмогнет...
От этих слов радость совсем расперла Леньку. Однако он еще более сдвинул свои рыженькие брови:
— Погляжу... Митрий-то ушел?
— Не.. Спит он. Умаялся ужас... Придешь, Лень?
В ее глазах и голосе было столько мольбы и надежды, что Ленька, наконец, смилостивился.
— Пожалуй. Надо подсобить ребятам.
Он до самой полуночи проворочался на своем сеннике, все никак не мог уснуть. Еще ни разу, может быть, не ждал Ленька с таким нетерпением нового дня: ведь впервой станет работать вместе с комсомольской ячейкой!
Утром, услышав еще далекие хлопки бича пастуха деда Феди Парамошки, Ленька вьюнком соскользнул по лестнице с сенника, отворил стайку и погнал коров за ворота.
Увидел Варьку с хворостиной в руке — она уже возвращалась, улыбчивая, сияющая, шумно двигая по земле огромными опорками.
— Доброе утро, Лень! Ты когда пойдешь? Митя уже побежал. Они в сельсовете собираются.
— Вот отгоню скотину да и пойду, — произнес Ленька.
Однако уйти долго не удавалось. Заковряжиха будто чуяла что-то неладное и не спускала с Леньки глаз, заставляя его делать то одну, то другую работу. Ленька злился и страдал от нетерпения, но убежать не решался — еще памятна была встрепка за то, что ходил в Сосновку, к девчонкам. Крепко влетело тогда Леньке. Может быть, Заковряжиха исхлестала бы его еще сильнее, да не дал дядька Аким Подмарьков. Он уже с неделю ходил рубить Заковряжиным новую амбарушку, работал и в тот день. Семен Лукич, чтобы не нанимать еще одного плотника, сам помогал дядьке Акиму.
Когда Ленька, робкий, притихший, появился во дворе, Семен Лукич хмуро подозвал его к себе, произнес, сдерживая гнев:
— Ты где это целый день шатался? Пошто своевольничаешь? Мать тебя поиском ищет. Изболелась вся, истревожилась. Иди успокой.
У Леньки сердце упало — понял, что будет сейчас. Он поплелся в избу, едва передвигая от страха ноги. У крыльца встретился с Яшкой, тот увидел Леньку, в восторг пришел:
— А, Приблудный!
От удовольствия у Яшки на щеках даже румянец зажегся, а тонкие белые губы растянулись в широчайшую ухмылку.
— Ну и будет тебе чичас! Эх и будет! — И быстро, воровато оглянувшись по сторонам, двинул Леньке кулаком в бок и тут же выкрикнул громко:
— Маманя, вот он, Приблудный!
Едва Ленька вошел в сени, как навстречу Заковряжиха. Она тут же схватила его за руку и принялась молча молотить по чем попало. Ленька никогда не голосил, когда его били,— стонал да всхлипывал. А тут, когда Заковряжиха вдруг до хруста вывернула ему руку, он, сам того не ожидая, взвизгнул, словно ошпаренный. Заковряжиха от этого визга совсем взъярилась, рванула ухо.
— А ну умолкни, стерво! Я те поблажу, я тя поуспокою!
Яшка стоял в дверях и упивался зрелищем. Он и сам еще дважды ухитрился ударить Леньку и пнуть. Но вдруг Яшка отлетел в сторону, и в дверях, как был с топором в руке, появился дядька Аким Подмарьков, за его спиной мельтешил Семен Лукич, что-то говоря и пытаясь пробраться в сени. Но дядька Аким, крепкий и широкий, стал на пороге как вкопанный.
— Оставь мальца!
Эти слова дядька Аким произнес негромко, а словно гром ударил: Заковряжиха вздрогнула, распрямилась испуганно и выпустила Леньку. А дядька Аким глядел на нее гневно, сведя лохматые седые брови.
— Хороша ласка сироте!.. А я-то думаю: что это малец всегда в синяках? А он мне одно и то ж: с парнишками, грит, подрался... Теперь вижу, что за парнишки.
Обернулся круто к Семену Лукичу.
— Вот что, хозяин: еще побьете мальца — худо будет. Под суд пойдешь, понял? Нынче же Лыкову скажу.
И ушел. Семен Лукич от зла и досады замахнулся было на Заковряжиху, но затрещину дал Леньке.
— Пшел отседа, с-сукин сын!.. Не кормить ноне пса энтого!
Два дня Леньку Заковряжиха не садила за стол, но и не била. Теперь вот снова начала, правда, исподтишка и чтобы синяков не было видно.