Ленька остался один — зайти со всеми не решился, а его никто не позвал. Он присел на ступеньку подождать Митьку.
Из-за дверей несся злобноватый резкий голос Лыкова: допекал, видимо, ребят. Ленька никак не мог понять: чего взбеленился Лыков? Да таких, как Ощепков, сразу надо в тюрьму. А он взял выпустил. Да еще и парней ругает.
Вскоре дверь открылась и из сельсовета вышли смущенные, но почему-то повеселевшие Татурины, Сашка и Митька.
— Ну и ну! — хохотнул Кувалда.— Без терки щеки надрал — горят.
Серега кивнул:
— Молодец мужик. По-умному дело повернул. А мы немного того, поторопились.
Митька промолчал, только вздохнул да махнул рукой, направляясь к коновязи, где стоял его конь. Ленька за ним:
— Мить, что Лыков-то?
— А что Лыков? Лыков все по путю решил... Да мне не легче от того... Тяжко... Узнать бы: послала Лушникова за лекарем?
Ленька не ответил, да Митька и не ждал ответа: вскочил на телегу, тронул вожжи.
Они молча доехали до того места, где встретились, когда Ленька бежал домой с солью.
— А где соль? — вздернулся Ленька, будто к его спине приложили горящую головешку.— Где соль?!
Он вскочил на ноги, оглядел телегу — нету соли, лихорадочно зашарил руками под травой — нету!
— Какая соль? — спросил Митька, останавливая коня.— Чья?
— Моя соль... Заковряжихина... В мешочке.. В белом таком...
Говорит Ленька, а сам чуть не плачет: голос дрожит, губы побелели.
— Вот тут... Вот сюда я ее кинул... В мешочке... В белом таком...— А сам шарит, шарит руками, все еще не веря, что мешочек пропал.
А его не было. Нигде не было: ни на охапке, ни под ней. Может, он упал по дороге? Ленька спрыгнул с телеги и понесся назад, к сельсовету.
Митька выкрикнул.
— Куда ты?
Но Ленька и не оглянулся, охваченный ужасом потери. Добежал до коновязи, где стоял Митькин конь,— нет мешочка. Куда делся? Может, упал, когда они с Митькой гоняли по селу, собирая парней? А может, кто украл, пока они ходили за Ощепковым?
Пропала соль! И только теперь Ленька отчетливо осознал, какая беда обрушилась на него. Понял, ухватился обеими руками за волосы, рванул и закачался из стороны в сторону: «Что теперя будет?! Ой, что будет? Мамонька родная, что будет-то теперя!»
И, упав грудью на бревно коновязи, он заплакал в голос.
— Ты чего это? — вдруг раздалось над ним.
Ленька вздрогнул, поднял мокрое припухшее лицо — Лыков. А рядом с ним встревоженный дядька Аким Подмарьков.
— Что случилось, Лень? — это уже дядька Аким.
Ленька рванулся к нему, обхватил руками, прижался тесно.
— Со-оль... Со-оль потерял... В мешочке была... В белом... В лавке купил... И нету... Забьет Заковряжиха...
— Да ты не вой, как по покойнику,— произнес Лыков.— Может, еще отыщется.
Ленька только головой затряс и еще тоскливее протянул:
— Забьет теперя!..
Дядька Аким торопливо гладил Леньку по голове, приговаривал ласково:
— Ну будет, будет, милок. Чего так уж?.. Поуспокойся. Авось придумаем что. Ко мне пойдем...— И словно его озарила какая-то радостная мысль, он ласково оторвал от себя Ленькину голову, заглянул в его потемневшие глаза, спросил: — Пойдешь ко мне жить?
Это было настолько неожиданно и настолько прекрасно, что Ленька перестал плакать, а только глядел и глядел в лицо дядьке Акиму: не ослышался ли?
— Что молчишь, Лень? Пойдешь?
Ленька не ответил, не мог отвечать, а только еще тесней прижался к дядьке Акиму. И тот понял все.
— Ну и ладно. Ну и славно. И поуспокойся.— Повернулся к Лыкову.— Вот что, Степаныч: заберу-ка я его к себе, а то заколотят мальчонку. Зверье. Да я говорил тебе...
— Помню. Думал я о нем. Подходящую семью подыскивал. Боялся второй раз ошибиться. Теперь — хорошо. Я рад. Спасибо, Григорьич. Сам в детстве в людях жил, знаю, что стоит доброе слово и ласка.
— Ну и делу конец,— произнес дядька Аким.
— А насчет школы завтра все обмозгуем. Забегай пораньше, Григорьич.— И вдруг засмеялся удивленно и радостно.— Однако ты голова! Такое дело надумал, а? Прямо-таки государственная голова!
Дядька Аким смущенно махнул рукой.
— Ну уж куды там! Задумка давняя, да хорошего хозяина все не было. Не ко времю, значит, дело приходилось...— Тронул за плечо Леньку, который уже несколько приободрился и старательно вытирал подолом рубахи глаза и щеки.— Ну что, Леньша, айда домой? Наша старушка, поди, совсем заждалась нас.
Глава 10.
МЕЧТА ДЯДЬКИ АКИМА
За бором, где-то еще далеко-далеко глухо погромыхивал гром. А тут нестерпимо палило солнце, раскаленный воздух будто застыл — ни малейшего дуновения.
Воз сена медленно катился по наезженной дороге, плавно покачиваясь и поскрипывая. Ленька лежал на самом верху воза и глядел задумчиво поверх лошади на медленно уползающую назад дорогу. Рядом, умостившись на бастрыке, сидел, покуривая, дядька Аким. Он совсем ослабил вожжи, изредка добродушно покрикивая: «Но, но, пошел». И покрикивал он на лошадь не для того, чтоб та шибче шла, а так, видимо, по привычке.
Вскоре из-за леса появился край черно-синей тучи. «Успеть бы до дождя домой да завершить стог,— думает Ленька.— А там пускай льет. Да посильней. Ишь, земля вон совсем высохла».
— Дядь Аким, успеем завершить стог? Дядька Аким оглянулся, прикинул что-то в уме, произнес уверенно:
— Успеем. Вон уж и село видать.
И снова тишина, лишь пофыркивает конь да тяжело скрипит телега.
Весь сенокос, почти две недели, Ленька не был в селе — вместе с дядькой Акимом жил на лугах. Хорошо пожил, весело и вольно. Однако и поработали они на славу, все вовремя успели: и скосить деляну, и скопнить сено, и вывезти. Этот воз — последний. Дядька Аким так и сказал: «Ловко мы с тобой, Леньша, управились. Впервой, пожалуй. А то меня всегда дождь застигал на покосе. Прямо как на смех».
Ленька везде поспевал, работал без устали: и сгребал валки, и копнил сено, и есть готовил. Смешно: дядька Аким, оказывается, совсем не умеет кухарить! Ленька никогда в жизни бы не поверил, если бы сам не увидел.
В первый день, приехав на покос, они ели то, что им наготовила жена дядьки Акима тетя Паша. На другой день, поужинав остатками, дядька Аким засобирался в село.
— Ты, Леньша, поотдыхай, а я за харчишками. Быстренько обернусь.
Быстренько не быстренько, а приехал он уже затемно. Привез огурцов, пшенной каши, молока, сала. Надолго ли двоим этой еды? Через день дядька Аким снова засобирался домой. Запрягает коня, а сам едва на ногах держится — в этот день он крепко намахался литовкой. Да и жарища такая была — вконец вымотала. Ленька только и знал, что бегал с ведром к ручью.
— Давайте я съезжу?
Дядька Аким чуть помедлил, раздумывая, потом решительно тряхнул головой.
— Ладно. Отдыхай.
А когда через день или два дядька Аким снова пошел запрягать коня, Ленька просто возмутился:
— Неужто охота каждый раз тащиться такую даль?
— А что поделаешь? — как-то уныло ответил дядька Аким.— Есть-то надо.
— А почему мы здесь не варим, как все? Картошку бы стушить с лучком да сальцем, супчику какого-нибудь или еще лучше кулеш, да погуще. Горячий. Дымком пахнет... А у нас даже ни чугуна, ни котелка нет.
— И верно,— как-то уж очень подозрительно обрадовался и засуетился дядька Аким, торопливо проглотив набежавшую слюну.— Молодцом, Леньша! Давай-ка и мы будем варить. А то, по правде, осточертела эта езда. Да и без горячего худо. Счас сбегаю домой, привезу, что надо.
Утром рано, до солнца, дядька Аким развел костер и принялся что-то сосредоточенно варить. Еще было прохладно, а он совсем упарился от старания — раскраснелся, вспотел.
Наконец выкрикнул бодро:
— Леньша, айда-ка щи хлебать!