Мы прошли мимо яхты, а затем взяли курс к Лидо и пришвартовались там у каменной стенки небольшого причала, ведущего наверх, к бунгало, возле которого какой-то старик расчищал посыпанную гравием дорожку, делал он это медленно-медленно, словно считал, что впереди у него вся жизнь, чтобы закончить эту работу. Через полчаса к «Комире» подошла моторная лодка с тремя людьми, и в нее сели еще двое.
А через десять минут я уже сидел за столиком на веранде «флориана» у площади Сан-Марко, и компанию мне составляла веселая семейка, расположившаяся неподалеку от меня. Я надел солнцезащитные очки, взял в руки старый номер «Дейли мейл», который кто-то оставил на стуле, и сделал вид, будто читаю, держа при этом руку на высоком стакане с холодным итальянским пивом.
Я изображал из себя безучастного случайного туриста, который наслаждается выпивкой, а в это время вокруг меня лилась неторопливая болтовня других таких же туристов, и стайки голубей летали по просторам площади, а золотые кони у фасада базилики замерли в безуспешной попытке стронуться с места.
И вдруг мне показалось, будто в моем животе разверзлась дыра, наполненная льдом. Стоило мне лишь увидеть Кэтрин, увидеть, как солнце играет на ее светлых волосах, и я погрузился в тот лихорадочный транс, с которым не могли бы справиться сотни ночей, проведенных в постели с виски и аспирином. Наверное, надо издать закон, запрещающий некоторым женщинам распространять свои чары на частоте, слишком высокой для обычных людей.
На ней было светло-голубое шелковое платье, белые сандалии с ажурной отделкой, переплетенной тонкими золотыми нитями, а ее загорелая шея была украшена ниткой больших белых бус. Когда она чуть повернулась, ее обнаженные загорелые ноги пересеклись, и я увидел ее колени. Я смотрел на нее минуты две, а потом она сняла очки и своими темно-синими глазами посмотрела прямо на меня, но не подала виду, что узнала. И все же я знал, что она заметила и узнала меня. Мы подали друг другу неслышный и невидимый сигнал, а затем она наклонилась к Зигфриду, чтобы прикурить сигаретку, которую он протянул ей, и тут же при виде его невинного движения меня пронзило острое чувство ревности. Если бы у меня была трубка для метания стрел, я бы влепил ему между лопатками отравленную стрелу. И если бы кто-нибудь в этот момент произнес имя «Веритэ», я бы лишь тупо пробормотал:
«А кто это?»
С ними за столом сидела и мадам Вадарчи, толстая, как мешок с картошкой, который кто-то обернул куском оранжевого кретона и смеха ради водрузил на него широкополую соломенную шляпу гондольера, со свисающими красными ленточками, под стать ее красному лицу. Рядом с ней расположился худощавый, с бледным, словно пергаментным лицом человек лет пятидесяти, к переносице его длинного тонкого носа было прицеплено пенсне. Голову прикрывала панама, а Шею обвивал черный шелковый платок. Он сидел вполоборота к столу, положив руки на набалдашник очень длинной черной трости. Его соседом был Зигфрид. Он снял голубую шерстяную куртку, несомненно, затем, чтобы продемонстрировать всем свою белую рубашку с короткими рукавами и загорелые мускулистые руки. Насколько я слышал, они говорили по-немецки, и их разговор зачастую сопровождался взрывами смеха.
Я сидел за своим столиком и, глядя из-за уголка газеты, наблюдал за этой компанией, и мне вспоминались тот пляж, на котором появилась фрау Шпигель со своим транзистором, и другой, пляж, на который ступил Зигфрид, чтобы избавиться от шаров для гольфа. А потом я вспомнил Лансинга. Все это явно не сулило мне ничего хорошего.
Прошло минут пятнадцать, и я увидел, как Кэтрин наклонилась к мадам Вадарчи и что-то прошептала ей на ухо. Старуха кивнула, Кэтрин поднялась, махнула рукой мужчинам, которые собрались встать вместе с ней, и принялась пробираться между столиками к выходу, пройдя под колоннадой. Я сидел не шевелясь. Кэтрин делала то, что могла бы сделать любая девушка, — вышла, чтобы припудрить нос.
Кэтрин не было всего пять минут, и я заметил, что смех и болтовня за этим столиком затихли. Оставшиеся трое погрузились в серьезную, размеренную беседу. Говорили они тихо, но сосредоточенно, как люди, обсуждающие важный вопрос. Как только Кэтрин показалась из-за колоннады, разговор сразу стих.
А когда она уселась на свое место, я вновь услышал громкую непринужденную болтовню.
Через пять минут после появления Кэтрин я заказал себе еще пива. Принес его другой официант; он поставил пиво и произнес:
— Signore, prego![16]
Я взглянул на него. Он встал спиной к столику, за которым сидела миссис Вадарчи, сунул мне сложенный листочек бумаги и подмигнул.
— Grazie, — сказал я, — Pago ora per Ie due birre[17]. — И потянулся за бумажником.
Когда мне приходится говорить по-итальянски, выходит это довольно плохо, поскольку раньше мне почти не доводилось бывать в Италии. Я дал официанту щедрые чаевые, а затем спрятался за газетой, чтобы прочесть записку. Она была нацарапана карандашом на листочке, вырванном из ежедневника.
«Милый. Мое сердце стучит, когда я вижу тебя. Не следи за нами. Вадарчи может вспомнить тебя по „Мелите“. Сегодня вечером. Десять тридцать. У стены сада. Вилла Саббиони, Трепорти. Приду, если смогу. Люблю. К.».
«Люблю. К.». Я искоса взглянул на их столик. Кэтрин смеялась, слушая Зигфрида, слегка касаясь рукой его запястья Я дал себе клятву: никогда больше не выходить без духовой трубки.
Но в следующий миг я уже забыл об этом, потому что к их столику шел человек: лицо его было залито солнечным светом, и если бы я даже не узнал его, мне достаточно было посмотреть на трубку, свисающую изо рта, и заметить легкую хромоту на правую ногу, чтобы сразу понять, кто он. Под мышкой он держал длинный бумажный сверток. Подойдя к столику, он почтительно наклонил голову и принял услужливую позу, ожидая, пока старик в панаме заплатит по счету. Потом вся процессия, возглавляемая хромым, двинулась к выходу. Они прошли мимо колокольни и направились к площади Сан-Марко, и я понял, что они идут к причалу, точнее, к моторной лодке, которая была пришвартована к берегу. И там же, в своей лодке, сидел Северус. И хотя я не считал, что ему так уж повезло, удача на время повернулась к нему лицом.
Я подождал пять минут, а затем тоже ушел. Вернувшись в отель, я обнаружил, что Веритэ в номере нет. Но она оставила записку:
"Милый. Ушла по магазинам и проч. Не жди меня к ленчу.
Люблю. В.".
Вот уж поистине день, полный любовных записок.
Глава 14
Стань летающей мишенью
Около двух позвонил Северус. Он сказал, что ждет меня возле улицы Гарибальди. Веритэ еще не пришла. Я вышел из отеля и направился к набережной дельи Скьявони. На том же самом месте я обнаружил лодку с Северусом, который, растянувшись на корме, курил.
Я уселся рядом с ним. Он перегнулся через борт и выудил из воды фляжку с вином, которую держал в воде для охлаждения. Я покачал головой:
— Что случилось?
Он наполнил себе стакан и сказал:
— Лодка отправилась обратно к «Комире». Все, кроме одного, поднялись на борт. Этого человека высадили на берегу Лидо, а затем лодка вернулась обратно. Я решил, что на яхте они собрались на ленч, поэтому отправился к Лидо и стал следить за человеком, который там высадился.
— Он слегка хромает?
— Да.
— И что же дальше?