- Если бы видел Ленин все, что происходит! Если бы прозрел Сталин, доверившийся шантрапе и проходимцам! - сказал Понятьев. - Убийцы революции!
- Что скажете, повторяю?
- Какое второе обвинение?
- Второе, - говорю, - так абсурдно и комично, что мы займемся им после того, как покончим с первьим. Заметьте, Понятьев, что если бы у Сталина была задача физически вас уничтожить, то мы сделали бы это без формальных и никому не нужных криминалистических экзерсисов, простите, экскурсов в прошлое. Логично?
- Логично. А если ни я, ни другие не признаем чудовищных наветов и сфабрикованных фантасмагорий?
- Я вынужден буду доложить лично товарищу Сталину о том, что вы уперлись на своей невиновности, и он явно прикажет закончить следствие прогрессивным методом. Вас уберут, как убрали Влачкова, Гутмана, маршалов и более крупных деятелей партии, чем вы. Кроме того я исключаю, что все вы будете держаться твердо и непреклонно. Гуревич уже умоляет меня дать ему подписать любую чушь, лишь бы поскорей эта чушь саморазоблачилась.
- Сволочь - Гуревич! Жидовская рожа!.. Где же якобы он на этой легендарной фотокарточке?
- Вот, - говорю, - Гуревич.
- Так это же русский!
- То есть практическое алиби Гуревича. Понимаете, в каких тяжелых условиях нам приходится вести следствие, целью которого является торжество соцзаконности?
- Диалектика, мать твою ети! Вот как она на мне отыгралась! - говорит Понятьев. - Ну, а моя рожа где здесь
- Вот, - говорю, - ваша рожа. А вот - Горяев якобы, Лацис, Ахмедов и Квасницкий.
- Хорошо. Я подумаю. Остальные согласны?
- Рвутся в бой... Но ваше положение сложней, чем у них Почему, сказать до поры до времени не имею права. Будем рука об руку, пункт за пунктом разрушать все обвинения. Но не все сразу, - говорю, - будем разрушать, а понемножечку, потихонечку, по-ленински, шаг за шагом.
- Спасибо, Василий Васильевич. Я уверен, что такие люди, как вы, настоящие чекисты-ленинцы. Мы сорвем заговор контрреволюционеров и перерожденцев против революции и ленинизма. Я согласен. Долго думать не умею.
- Прекрасно. Вам разрешено курить. Как вы поступите с сыном после реабилитации и освобождения? Официально он герой, а практически урод и ублюдок.
- Пока думать об этом не хочу, - скрипнув зубами, сказал ваш папочка.
- Правильно. Теперь вы понимаете диалектическую цель последнего в нашей стране сталинского террора? Он выявляет, не без труда, правда, кто есть кто. Ну, а коль лес рубят, то щепки летят.
- Дальновидно. Ничего не скажешь. Щепкой только быть неприятно.
- Согласитесь, что не все же одним вам лесок рубить Надо и щепкою побыть. Кстати, сегодня вам возвратят парт-билет. Вы считаетесь не подследственным, а помощников следователя по собственному особо важному делу.
Верите, гражданин Гуров, не выдержал волк, затряслись его плечи, разгладились морщины, уронил он лицо в ладони и зарыдал. Партбилет, как пуповина, связывал его с партией, с телом ее, с духом, в которых растворены были его тело, его дух, и отторжение от партии воспринималось не только вашим папенькой, а тысячами партийных трупов, как отторжение от самой жизни, равносильное смерти и более страшное подчас, чем смерть физическая. И многие действительно предпочитали смерть отречению от коммунистической веры но за возможность остаться в рядах партии платили всем ложью, подлостью, наветом, последним унижением, окончательной потерей человеческого облика. Они становились автоматическими партийными трупами.
Ну, как? Неплохой я психолог и импровизатор? .. Неплохой, но вас бы я так быстро не слопал. Вы не поверили бы ни одному моему слову. Я, конечно, не на сто процентое уверен, что схаваю вас в конце концов, но девяносто девять и десять десятых имеются у меня. Имеются.
52
Деморализованные, сопливые от сумасшедшего пульсирования в мозгах
надежд, от.чаяния и моей диалектики, разрушающей психику, волю и
способность логически мыслить, пятеро особистов-чекистов подписывали
все, что я им подсовывал, восхитительно уживаясь в игровые повороты
сюжета, в свои роли, в преступные планы и цели. Они с искренним
воодушевлением участвовали в следственных экспериментах. Дружно
опознали историческое бревно, всю тяжесть которого старались,
предварительно сговорившись, на тайной квартире посла Англии,
возложить на больное плечо Ильича. Бревно для этой цели было
специально транспортировано из пицундской самшитовой рощи. Самшит
выбрали не случайно. Вроде бы небольшое бревнышко было
закамуфлировано художником декоратором мейерхольдовского театра под
еловое и весило больше чугунной болванки. Рентгеновские снимки
убедили арестованных в наличии у Ленина ужасных изменений плечевых
костей, ключицы и других частей позвоночника после нарочно
замедленного переноса бревна от Грановитой палаты к Царь-пушке.
Я не без любопытства и гадливости наблюдал за адаптацией пятерых
злодеев к заделанной мною по методу соцреализме реальности. В ходе
следственных экспериментов они что-то деловито подсказывали друг
другу, уточняли, спорили и, подло лицедействуя, обращались к
прекрасно загримированному Ленину: "Пожалуйста, Владимир Ильич! "
"Отойдите, отойдите! Вам тяжело! Мы уж как-нибудь сами, товарищ
Ленин! "
Артист играл гениально. Картавил. С прищуром посматривал на
товарищей, всем своим усталым, но решительным видом давая понять, что
миг этот исторический, и он, Ленин, плюя на боль в плече, архиохи и
архиахи врачей и Наденьки, как-нибудь ему посоответствует. Тем
более, товарищи операторы и фотографы готовы запечатлеть рождение
новой формы труда - труда сознательно бесплатного, советского,
социалистического, коммунистического.
Артист, явно переигрывая, болтал во время перекура о том, что
трагическая проблема противоречия труда и капитала может быть снята
превращением труда платного в бесплатный. Труд при этом превратится
механически и диалектически в творчество, а капитал, внутренне
опустошенный и морально убитый, станет условной бухгалтерской
категорией.
- Хватит трепаться, Коля! - говорил я артисту. - Делаем третий дубль. Вредители! По местам! Ленин, к бревну!