- Хорошо, - похвалил Барнвельт. - Но почему вы не убрали парус, когда достаточно рассвело? Так и напрашивались, чтоб сунгарцы вылезли и прижали вам хвост!
- Того молодцы наши потребовали, не желая корабль продвигать одними лишь собственными силами. Насилу я угрозами да уговорами заставил их крюк этот сделать, дабы вас подобрать.
Часк направил на Барнвельта обвиняющий взгляд, в котором ясно читалось: "Именно вы развалили дисциплину на борту, так что я тут ни при чем".
- А теперь, капитан, все же поведайте, что приключилось с вами.
Барнвельт в разумных пределах изложил события прошедшей ночи.
- Когда, уже в каюте, мы обсуждали условия освобождения принцессы, я бросил дымовую бомбу. В возникшей неразберихе мы с Заккомиром закололи двоих пиратов. Главаря-осирианина мы загнали в угол и заставили пойти с нами и принцессой, приставив ему к ребрам мечи. Но судьба распорядилась так, что я наткнулся на одного человека, с которым уже встречался раньше, далеко от Сунгара. Узнав меня и будучи в курсе, что никакой не курьер я, он поднял тревогу. В результате нам пришлось спешно удирать. Заккомир отвлек внимание преследователей, чтобы мы с Зеей могли скрыться в другом направлении, и в итоге мы добрались до плота прямо по водорослям, привязав к ногам доски.
- А у юного щеголя оказалось побольше отваги, чем я думал. Что же сталось с ним, в конце концов?
- Не знаю. А теперь скажи, почему матросы такие мрачные? Я-то думал: они будут рады нас видеть.
- На то целых две есть причины. Во-первых, ежели извините вы мою прямоту, не по душе им сей вояж, поскольку стоил он уж жизни четырем-пяти, если считать Заккомира. Понимаете, зер, многие храбры, как екий, в родном порту плаванья задумывая отчаянные, а настоящим опасностям в лицо заглядывая, тише воды, ниже травы делаются, точно Кур-храбрец в песне матросской. И хоть числю я главнейшую передрягу уже позади, побаиваются они все же, что опустится им на плечи тяжелая рука Сунгара, прежде чем окажутся они в безопасности.
И второе: средь нас - сей юный Занзир, который ненавидит вас смертельно за то, что опозорили его пред товарищами, коим хвастался он отношеньями с вами приятельскими. К тому же родом он из Катай-Джогорая, где ни званий нет, ни титулов, и где впитал он мысли вредоносные о равенстве всех людей. Так что вбил он в башку себе, будто жизнь повелительницы моей Зеи - сам я ничего такого не имею в виду, госпожа - будто жизнь ее весит не больше на весах богов в мире загробном, чем жизнь моряка простого, и что выкупать ее за четыре иль пять их собственных - не более чем убийство и притесненье. А посему экипаж, им подстрекаемый...
- Что?! - вскричала Зея с набитым ртом.
- Не подумайте обо мне дурно, владычица моя...
Прожевав, она сумела проговорить:
- Ни единого огреха не вменяю я тебе в вину, любезный Часк, просто изумлена я до глубины души воззреньями подобными. Сие либо вдохновенные помыслы гения, либо бред безумца!
- Как бы там ни было, законом они почитают в Катай-Джогорае...
- А почему ты ничего не предпринял в отношении этого малого? - спросил Барнвельт, прерывая то, что грозило вылиться в семинар по обществоведению. - Всем известно, что на морском корабле нечего разводить демократию!
Про себя Барнвельт признал, что несколько покривил душой. Он и сам начинал с установки, такую демократию допускающей, и по-прежнему считал, что в точке зрения Занзира есть рациональное зерно. Но погибших уже не воскресишь, а потом, всех честно обо всем предупреждали и в плавание они пустились по собственной воле.
- Возьму на себя смелость, зер, - заметил Часк, - напомнить вам собственные ваши указанья, отданные при отплытии: никакой "жестокости", вы сказали. Так что время для действий решительных, коими язва сия могла быть вскрыта, уже минуло, тем более что Занзир старательно держится от меня подальше с наиболее фанатичными приверженцами своими...
- Зеры! - завопил вдруг матрос, засовывая голову в дверь каюты. - У нас на хвосте галера!
Они поспешили на палубу. Утреннее солнце действительно высвечивало на горизонте парус, между ними и уже едва различимым Сунгаром. Барнвельт вскарабкался на мачту. С высоты бейфута под парусом можно было различить и корпус, нос которого целился прямо в них, и ряды весел, что вздымались и опадали у бортов. Со своего наблюдательного пункта обнаружил он и еще один, более удаленный парус.
Он слез вниз и обвел взглядом палубу. Юный Занзир, который в этот момент сжимал руками первое от носа весло с левого борта, не без вызова посмотрел на него в ответ, словно чего-то ожидая. Барнвельт позвал боцмана и Зею в каюту, отомкнул шкаф с оружием и вытащил себе с Часком по мечу, а Зее длинный кинжал.
- Теперь понял, что я говорил насчет паруса? Кстати, я далеко не готов поручиться, что наш юный идеалист не попытается на нас напасть, когда сунгарские корабли подойдут поближе, чтобы сдать потом в обмен на собственную свободу.
- Сие вполне вероятно, - согласился Часк, - хотя честные моряки смертельно боятся сунгарцев, почитая их не за людей, но за механизмы бездушные, оживленные злодейским волшебством того чудища, что сим болотом правит.
- Ну что ж, если кто сделает хоть одно неверное движение, закалывай безо всяких разговоров и выкидывай за борт, - решил Барнвельт. - Теперь можешь опираться на собственные взгляды в вопросах дисциплины.
Часк наделил Барнвельта некоторым подобием улыбки, хоть от открытого ликования и воздержался.
- А теперь я займусь курсом, если ты мне поможешь, - объявил Барнвельт боцману и повернулся к Зее: - Лучше бы тебе одеться во что-нибудь более... гм... морское. Эта твоя тюлевая драпировочка уже по швам расползается.
Отперев сундук, он достал оттуда кришнянский вариант свободных матросских штанов из грубой негнущейся парусины, после чего разложил на столе карты и углубился в работу. Катившая с севера крупная зыбь валяла "Шамбор" достаточно прилично, чтобы превратить навигационные расчеты в довольно неприятное занятие. Когда Барнвельт закончил, Часк заметил: