Поэтому предлагаю при работе над скульптурой представлять, что вас могут арестовать или даже убить (не дай бог) в любой момент. И когда бы это ни произошло, скульптура должна быть безупречной на каждой стадии. Надо ответственно относиться к каждой единице действия.
Вспоминаю случай. Неподалеку от Театра Советской Армии, который птицам и пилотам вертолетов напоминает известную книжку Александра Куприна, в ухоженном парке за прозрачным забором находится здание, построенное в стиле дерзкого советского романтизма. В здании этом трудились и трудятся сейчас не покладая рук советские, а теперь российские военные художники, посвятившие творчество свое нашим вооруженным силам. Там располагается Студия Грекова, где работали замечательные династии моих друзей: Присекиных, Переяславцев и другие.
Первый раз я попал в студию, болтаясь как хвост за папой по его делам, еще будучи тинейджером. Он сказал, что нужно заехать в Студию Грекова к Сонину и посмотреть работу, которую тот собирается представить на очередную выставку в Манеже. Сонин встречал Рукавишникова на улице. Это был полноватый мужчина с неблагонадежным лицом, в серо-голубом костюме с отливом и кухонном фартуке. Помню его приклеенную улыбку. Повел нас в святая святых — свою мастерскую. Стандартного размера комната примерно посредине была разделена холщовой занавеской. По стенам — полки с унылыми, почти неразличимыми бюстами и головами, несколько этюдов. Отдельно на козырном месте стоял, кажется, пятинатурный замыленный бюст Брежнева, выполненный из мрамора. Видимо гордость скульптора. В уголке располагался журнальный столик с обычным для такого случая натюрмортом: бутылка старки, нарезанные апельсины, колбаса салями, конфеты. Все это было сервировано на видавшей виды клеенке азартной расцветки.
— Может, для начала по грамульке рабочего коньячку? — промяукал хозяин.
Помню, я реально напрягся, испугавшись за Сонина. Но Иулиан устало молвил:
— Да ты, Витя, спятил, что ли? Какие грамульки днем! Где нетленка-то твоя? Давай показывай!
И Витя показал, отдернув занавеску эффектным движением.
Мы остолбенели. Повисла пауза. То, что там было, я даже не знаю, как описать. Попробую начать: это, видимо, должно было быть схваткой какого-то витязя с трехглавым змеем. Кажется, одна из голов уже была отрублена. Это и неважно. Помните знаменитую вещь Джеффа Кунса «Майкл Джексон с обезьяной»? Так вот, это просто детский лепет по сравнению с «Витязем». Отталкивающийся от китча Кунс изучал принципы стиля, копировал, пытался добиться разваливающейся композиции. Я видел в натуре много Кунса и даже «Обезьяну» в том числе — если не ошибаюсь, в отделении MoMA в Сан-Франциско. А у нашего советского Виктора само все получилось, да как органично. И с образом все было в порядке, не надо пыжиться. Жилы, складки, аморфный парубок с курносым носом и квадратной челюстью, и весь в бородавках несчастный червяк — трехглавый змей.
Что я хочу сказать? Важно находиться в нужном месте и настойчиво позиционировать себя, создавая вещи в одном и том же ключе. Виктор Сонин просто не догнал, что он тоже принадлежит к New Pop или Post Pop — неважно, как там это называлось. И работать не покладая рук ему надо было в USA, а не в Студии Грекова.
Во дворе нашего дома на улице Щусева (теперь вернулось название Гранатный переулок, где-то тут давным-давно изготавливали гранаты) располагалась скульптурная мастерская, в которой работали три товарища: Исаак Бродский, Миша Альтшуллер и Давид Народицкий. Будучи товарищами моих родителей, они часто заходили к нам, а мы к ним. Я и один после школы любил завернуть к ним с кем-нибудь из своих одноклассников. Чай с лимоном и бутерброды с неизменными любительской колбасой и советским сыром были всегда в нашем распоряжении. Это мне, школьнику, казалось тогда нормой. Одержимый искусством Исаак работал с утра до ночи без выходных. Он был повернут на поиске совмещения брутальных форм. Как-то утром в праздничные дни мы с родителями собирались за город и зашли за Исааком, чтобы позвать его с нами. Он, в синем комбинезоне, с ног до головы в гипсе, растрепанный, с растерянно-счастливой улыбкой, открыл нам дверь. Мы вошли и с порога начали соблазнять его катером, водными лыжами, свежим воздухом и багажником рыночной еды. В центре мастерской стояла необычная по пластике фигура в гипсе. Близорукие глаза скульптора блуждали сквозь линзы очков от нас на фигуру и обратно: «Да нет, ребятки, спасибо, в другой раз с удовольствием, а сегодня я уж поработаю, настроился как-то, поезжайте, за меня отдохните». Мы уехали, и по дороге я все пытался понять, как же можно отказываться от таких предложений и променять их на сомнительное удовольствие оставаться одному в аскетичной обстановке мастерской, работая над этой странной скульптурой. Бородатая улыбающаяся физиономия Исаака Бродского и сейчас стоит у меня перед глазами. Потом я понял его, и, наверное, лучше, чем это было необходимо.