Эту и другие истории рассказал мне сын Петра Петровича Михаил — тоже живописец. Это был кроткий, улыбчивый, уже пожилой человек, приходивший писать каждый день в определенные часы. Кстати, традиции отца иногда сохранял, так как, уходя, слегка покачивался. После Якулова нашими соседями сверху стали Семен Иванович и тетя Лена Аладжаловы. Лена, с внешностью голливудской звезды, с сильно выраженным углом нижней челюсти, неизменной черной сигаретой в мундштуке, часто бывала у нас в мастерской, где все пахали и веселились. Там, как и у деда Николая, шла активная жизнь — тоже бегали форматоры, резчики по камню, выколотчики, натурщики. Я старался не отставать — лепил, обезьянничал. Однажды уронил, если не ошибаюсь, маминого трехметрового «Куйбышева» в пальто. Кстати, скульптурное сообщество в те годы потрясла ужасная весть — женщину-скульптора N. задавили глиняные «пионеры». Напутствие молодым: делайте каркасы качественно!
В этих мастерских бывали все великие поэты, художники. Говорят, что именно у Якулова Есенин познакомился с Айседорой Дункан. Остался даже диван, на котором они ночевали. И порядочная коллекция русского авангарда, полагаю, состоящая из подарков авторов, которая на моих глазах постепенно таяла. Думаю, эта коллекция являлась единственным источником дохода Лены и Семена Ивановича. На сигареты и на кофе хватало. Семен, маленький, как щегол, жил по железному распорядку — крахмальный воротничок, бабочка, рюмка, прогулка. Час или два работы.
Мама как-то рассказывала, что встречала на Патриарших прудах старика, прогуливающегося вечерами в сопровождении юноши в странном пальто. Принимала старика за пианиста Игумнова. Потом выяснилось, что это были Митрофан и мой папа. Митрофан уже был сильно болен, и папа сопровождал его.
По этим отголоскам я стараюсь воссоздать атмосферу той неповторимой жизни. А вкусы в семье сформировались наследственно достаточно радикальные — и ни шагу в сторону. Например: мужик не должен носить ювелирку, кроме нательного креста. Кстати, у меня сохранился крест Митрофана на пеньковой бечевке — строгий, золотой с цветной эмалью. Пожелание «приятного аппетита» в семье запрещено — неметчина, физиология, все равно что пожелать приятного пищеварения. Нельзя не застелить постель поутру. Не буду перечислять другие условности. Занятно, что иконы стиля в обоих домах были одинаковые (имеются в виду композиторы, художники, писатели). На Гранатном, например, на видном месте висели работы Николая — портреты Ференца Листа и Салтыкова-Щедрина. Сначала делался подмалевок акварелью на бумаге, а потом дед достаточно долго работал, заканчивая их ретушными карандашами и сангинами. На Большой Садовой на большом черном комоде стоял большой черный бюст Листа, а на стене — чей-то офорт Салтыкова-Щедрина. Митрофан, ступая на тернистый путь скульптора, бредил Италией. Он прожил там несколько лет, обучаясь в Римском университете искусств в качестве вольнослушателя. Осталось много фотографий, маленьких скульптурок, копий, купленных, думаю, в магазинах при музеях. Внешне Митрофан был самый красивый из нас. Иулиан немного хуже, а я еще хуже. Налицо деградация. Конечно, не сразу, а со временем я начал обращать внимание на отличающийся от всех других, свойственный только митрофановским произведениям пластический язык, иногда с чертами гиперискренной наивности, свойственной чуть ли не самоучкам. Представьте себе — волжские порты, грузчики, горловые звуки, качающиеся дощатые трапы, пахнет рыбой и смолой. Ведь родился и вырос он в Нижнем. Это не могло не повлиять на маленького Митрошу, а позже — на его творчество. А наряду с этим приемы, которые он развил, изучая древних, — увеличение глубин для восприятия на воздухе. Количество неосуществленных проектов огромно. Мне тоже известно это состояние. Времена, когда творил Митрофан, конечно, были несравнимо сложнее — голод, холод. А с реализацией проектов почти ничего не изменилось, с адаптированностью и доступностью для восприятия тоже, теперь уже и для нового россиянина. Бывает, начинаешь участвовать в конкурсе, работаешь, работаешь, а потом все срывается из-за подкупленного жюри. Жалко. Слава богу, у меня наступил возраст, когда работаешь не для людей, не для денег, не для себя, а для Бога.