Петр разрешил подойти своим людям, и они стали облачать коня в доспехи, затягивали ремешки, прилаживали седло. Ассам заартачился только когда ему надели огромный, причудливой формы шлем, но Петр достал кинжал и ударил острием прямо в железный лоб. Лезвие отскочило. Вопреки ожиданиям Ассам сразу успокоился.
Петр и его помощники разошлись в стороны. Передо мной предстал железный дракон. Рогатая голова, торчащие повсюду шипы, крупная чешуйчатая броня совершенно изменили вид моего скакуна. Он выглядел как грозный боевой механизм. Я забрался в седло. Вместо стремян были железные сапоги в виде когтистых медвежьих лап, на бедрах помощники застегнули широкие трубы, намертво закрепленные к бокам Ассама, надели шипастые наколенники. Высокие луки седла закрыли пах и поясницу. Довершила мое боевое убранство небольшая юбка из железных пластин.
– Теперь поезди, Тримайло, помаши руками, пригнись вперед, опусти локти, ниже, еще ниже, вот так, – покрикивал Петр, – держи низко, когда в басурманские ряды будешь врываться.
Так мы упражнялись часа два: я усваивал новые для меня приемы. Как видно, учитель мой, Косматко, про такие не знал или не нашел нужным меня обучать конному бою в строю против степняков. А может, Петр передавал мне сугубо свои, особые знания.
Я узнал в эту ночь много нового: как врываться в боевые порядки врага, отступать, рубить саблей и косцами, поднимать коня на дыбы и приказывать ему лягать назад. Когда я уже начал валиться с коня от усталости, Петр сказал:
– Хватит, Василий, поесть тебе нужно и поспать. Доспех не снимай. Мало ли что… Да и привыкать тебе надо.
Не прощаясь, мы разошлись по шатрам, я кое-как улегся на лежанку, которую пришлось вытащить на середину шатра, чтобы косцы не задевали полотняные стены.
Если не ворочаться, то вполне комфортно, но проблема заключалась в том, что мне засыпалось только, как следует поворочавшись и только на правом боку.
Поэтому сон не шел, а только какая-то полудрема охватила мое тело и разум. И в этом пограничном состоянии между сном и явью мне почудилось, что я смотрю сверху на внутреннее убранство своего шатра и вижу себя, раскинувшегося на полу. Глаза полузакрыты, руки подрагивают. Я захотел взглянуть на лагерь и сразу очутился снаружи. Мне подумалось про вид с высоты птичьего полета, и рывок вверх перехватил дыхание и заставил сердце замереть. Правда, это все были фантомные ощущения, мое нынешнее состояние не предполагало газообмен и кровообращение.
Рядом с облаками степь выглядела как большой черный стол с группами свечек: вот наш лагерь, а это, неподалеку, красные светляки – костры кубаев. Как только я испытал интерес к тому, что происходит в стане противника, огоньки придвинулись и стали видны шатры и шалаши. В центре лагеря возвышался огромный бурый шатер, куда и направился мой тугор[35]. Он, очевидно, следуя моему желанию, отправился на разведку в тыл врага.
В шатре весь пол был устелен войлоком, на котором лежали шесть огромных одеял из волчьих шкур. Каждое из них служило сиденьем для степняка самой угрожающей наружности.
Все – сыны грома. При оружии и в стальных панцирях, рядом с ними лежали зловещие кривые мечи со скошенными остриями и простыми черными рукоятками, без украшений.
Их лица и обнаженные до плеч руки покрыты ужасными шрамами, а застывшая навсегда гримаса жестокости внушала страх.
Говорил самый старший, судя по седой шевелюре:
– …не знаю причин, по которым нарушать степные законы допустимо. За пятьдесят лет походов, что я помню, в Кругу Шести сиживали люди и покруче нынешних. Вспомни хоть своего деда, Таргол! Он выезжал поохотиться, а мрассу прятались за Черный Июрз, боясь за свои стада и женщин…
– Да славится в веках его имя, – отозвался Таргол, молодой русоволосый степняк с перерубленным носом и золотым браслетом на правой руке.
– А теперь, – продолжил старый, – эти презренные дети шакалов не только кочуют по северу Дикого Поля, но и проливают кровь Таргутаев, исконных жителей этих мест. Их старший хан осмелился называть себя султаном, а незаконные полумужчины, которых зачали его конюхи, бродят по степи в компании русов. Я ненавижу даже следы копыт их коней. Но нападать ночью – позор. Я все сказал.
– Уважаемый Бырьэке замечательно объяснил нам правила степной войны, – нараспев протянул худощавый кубай с орлиным носом и пушистыми бровями, – но я не могу понять другого: если, к примеру, два уважаемых мужа из родов, славящихся по всей степи, договариваются об обмене, ну, скажем, белого кречета на табун кобылиц хороших кровей. Они перед отцом небом и людьми пожимают руки… И вдруг один из них через день отказывается и оставляет любимую птицу себе! Обязан ли второй отдать ему своих лошадей?